Селяне с вилами повернулись – и кинулись бежать. Очередь в спины заставила одного из них рухнуть в пыль, но остальные припустили ещё шибче. Тихоне было не до них.

– Товарищ дядя Петя! Там… в подвале Кать… Стриж! Её в комендатуре избили! И ребёнок ещё!

– Так… Где Моисеевич? Йосип! Скажите вы ему, что он – врач! Пусть прекратит с автоматом бегать, это ж, в конце концов, не немцы! – раздражённо рявкнул комиссар.

– Этих ему ещё важнее догнать, – буркнул дядька Йосип. – Это ж они за его семьёй приходили.

– Один там, под рыбой, – влез Тихоня.

– Где? – Йосип повернулся… как раз вовремя, чтоб пустить удирающему Слепчуку очередь вслед. Олекса кувырком перелетел через тын… но вскочил и побежал дальше, сильно припадая на правую ногу.

– Ах ты ж… – начал Йосип, но пробежавший мимо худой большеносый мужчина, бросивший на ходу «Где раненые?», заставил его плюнуть и с ворчанием опуститься на колени возле лестницы, принимая на руки поднятую из подвала Катьку. Доктор склонился над ней, а Йосип, пыхтя, полез в подвал за малышом. Малёк извернулся, точно рыбёшка скользнув меж пальцами Йосипа, и кинулся к лежащей на земле Малгосе.

– Mamo, wstań! Mamo… – принялся трясти её мёртвое тело.

– Ах ты ж, малый… – Йосип подхватил его на руки, прижал к себе, шепча отчаянно и бессмысленно: – Ну тихо-тихо! Тебя как звать?

– Pa… Paul… – давясь слезами, простонал мальчишка. – Mama się podniesie, wujku?[78]

– Ты… не плачь, малый, – только и смог выдавить дядька Йосип.

– Пусть плачет. Ему есть за что, – прошептала Михася, повернулась и, пошатываясь, побрела к деревне.

– Стой! Ты куда? – кинулся за ней Тихоня.

– Я должна посмотреть… что сталось с моими людзи. – Она высвободила локоть.

Он оглянулся – ему бы к сестре… Но над Катькой уже склонился доктор, и ещё двое партизан суетились рядом, сооружая носилки под придирчивым оком – то правым, то левым – нервно гогочущего товарища Гуся. А Михася была совершенно одна. Тихоня пошёл за ней.

Деревня горела. Возле тына лежало на земле тело – длинное и большое тело мужчины в одном исподнем. К нему по бокам прижались два маленьких, худеньких мальчишеских тельца. Могло показаться, все трое заснули, обнявшись, могло… если бы не кровавые круги на рубашках. Рядом, покачиваясь и баюкая на коленях крохотную дочку, сидела простоволосая женщина.

Заслышав шаги, она подняла глаза и прошептала:

– Вони сказали, що чоловік – поляк, а тому і сини – поляки, та їм не можна жити. А нам з донькою можна, бо ми українки. Тільки як же нам жити тепер?[79] – Она прижала к губам ручку младшего сына и даже не заплакала – завыла.

– А нам? – едва слышно шепнула Михася. – У нас больше нет рации – она была в том сарае. Что гранатой. У нас… больше нет наших людей.

– Найдём мы тебе рацию. И англичанина вашего к его командованию отправим. Союзники ж… И… другие люди тоже есть. Их надо защищать, – с трудом выдавил Тихоня, чувствуя, как фальшиво звучит его голос, хотя его слова были чистой правдой. Потому, что даже защитив других – этих уже не вернёшь. Никогда.

Он обнял Михасю за плечи и повёл за собой: партизанскому отряду пора было уходить, а ни ей, ни сестре больше нечего было тут делать. Совсем. Ничего тут не поделаешь.

– Нема чего вам тут делать! Оставьте детей и убирайтесь звидси, пока целые! – Дробовик деда Павла продолжал смотреть на полицейского, только вот теперь выстрел из него мог смести и братьев.

Сева спрыгнул с дерева и, крадучись, двинулся к полянке. Когда все идёт не так, а вместо тех, кого выманиваешь, является кто попало, надо бросать подготовленный план и переходить к импровизации. У импровизации только один существенный недостаток: фиг его знает, что теперь делать?

– Старый, а глупый ты, дед! – Полицейский оскалился как голодная гиена. – Если я сейчас уйду… мне ж вас всех перестрелять придётся! Иначе вы про наши дела всему селу растреплете. И какая после этого служба? Что ж мне, без работы спиваться и бомжевать, как другие… которые с войн возвращались? Нее-ет! – Он улыбнулся… и от этой улыбки Петькина мама глухо вскрикнула, а крадущийся к поляне Сева замер на месте. Он боялся непредсказуемого Миху, опасался коварного очкатого… а на самом деле бояться надо было вот его!

– Мы никому ничего не скажем! – выпалила Петькина мама.

– Скажете, – отрезал Никитос. – Чисто статистически: много тут вас, чтоб все удержали язык за зубами. Да ещё мелкие… Поэтому или вы должны пропасть тут с концами… ну или я… где-нибудь ещё! – Он нервно хмыкнул. – А я с удовольствием пропаду… Как только вы отдадите мне то, что прячете!

– Чего это только тебе! – протянул очкатый. – Я вот тоже… готов пропасть… безвозвратно. Желательно в направлении границы.

– Колян вон уже пропал, – с неожиданной настороженностью пробурчал Миха.

– Да на что оно вам! – выкрикнул дед Павло… и резко отвёл дуло дробовика в сторону.

– Павел Андреевич! – вскинулся отец.

– …Анджеевич, – обернулся к нему дед Павло. – Сын Анджея и Малгожаты. – Он вдруг нагнулся к подножию полуобвалившейся стены… и принялся нажимать на кирпичи.

– Батько, що ты робишь! Не треба! – пронзительно закричала тётка Оксана.

– Та нехай подавятся, якщо им так хочется!

Из старой кирпичной кладки посыпалась труха – и целый кусок внизу стены со скрежетом отъехал вбок… открывая искрошившиеся ступени и чёрный лаз под землю.

Петькина мама пронзительно завизжала – кто-то длинный, тощий, похожий на зелёную сороконожку вынырнул из этого провала… и в прыжке сиганул прямиком к оброненной тёткой Оксаной колбасе!

– Дайте жрать, ща сдохну! – взвыло это… этот…

– Колян! – охнул Миха. – Это… тут наше бабло, да? – И не обращая больше внимания ни на кого, кинулся к схрону под стеной.

– Миха! Стой! – Очкарик рванул за ним следом.

В тот же миг отец ударил склонившегося над колбасой Коляна ногой в голову.

– Оу, снова по башке! – взвыл тот, падая лицом в колбасу – и впиваясь в неё зубами.

Отец сгрёб в охапку Славку и Вовку и с ними рухнул наземь. А Петькина мама подхватила сына на руки и кинулась к лесу.

«Ду-ура!» – чуть не взвыл Сева, бросаясь вперёд и понимая, что, если полицейский сейчас выстрелит, пуля ударит Петькиной маме в спину… но, может, не доберётся до Петьки.

Пистолет дёрнулся вслед за беглецами… Ахнул выстрел из дробовика. Никитос с воем покатился по земле, дёргая простреленной ногой. Очкатый и Миха замерли у самого входа в подвал.