По ее интонации Нина поняла, что игра в признания на сегодня окончена. Остаток ужина они провели в тишине, которую нарушали только звяканье ложек по фарфору и стук бокалов о деревянный стол. Когда все доели, Мередит собрала посуду и отнесла в раковину. Мать грациозно вышла из кухни.

– Я собираюсь сегодня послушать продолжение маминой истории, – сказала Нина, пока Мередит вытирала серебряные приборы.

Та не ответила и даже на нее не взглянула.

– Ты тоже можешь…

– Мне надо разобрать бумаги в папином кабинете, – сказала Мередит, – хочу взять кое-какие на работу.

– Ты уверена?

– Да. Давно пора этим заняться.

В каждом доме есть уголки, закрепленные за каким-нибудь членом семьи, – пусть бывать в таком уголке могут все, но по-настоящему он принадлежит только кому-нибудь одному. В доме Мередит ее владением считалась веранда. Джефф и девочки хотя и бывали там, но нечасто – например, летом для каких-нибудь посиделок. А Мередит обожала веранду и в любое время года выходила посидеть в плетеном подвесном кресле.

В «Белых ночах» почти все комнаты были безоговорочной вотчиной матери. Ее дефект зрения неизбежно накладывал отпечаток на интерьер и декор – начиная со светлых стен и белой плитки на кухонной столешнице и заканчивая старинными деревянными стульями и столами. Цвета в доме появлялись только в виде отдельных пятен: матрешки на подоконниках, позолоченные иконы в красном углу, картина с изображением тройки лошадей.

Лишь одна из комнат принадлежала отцу – его кабинет, в дверях которого сейчас стояла Мередит.

Ей не пришлось закрывать глаза, чтобы представить, как папа сидит за рабочим столом, смеется, болтает с дочками, пока те играют на полу.

Здесь словно все еще слышалось эхо отцовского голоса, а в воздухе, казалось, витал сладковатый запах дыма от его трубки.

Только не говори маме – она ненавидит, когда я курю.

Войдя в комнату, пол которой покрывал толстый ярко-зеленый ковер, Мередит направилась к ящикам для документов. Доминантой этого помещения был огромный письменный стол красного дерева, напротив которого стояли лицом друг к другу два глубоких и удобных кресла с клетчатой темной обивкой. Стены были глубокого синего цвета, с черными плинтусами, и всюду, куда ни глянь, висели семейные фотографии в ярко-зеленых рамках.

Она опустилась на колени, цепенея от мысли о том, что ей предстоит. Пожалуй, труднее было бы только разбирать его одежду.

Но кому-то придется этим заняться, а кому еще, если не Мередит? В грядущие месяцы, даже годы им с матерью не раз пригодятся сложенные здесь документы. Данные о страховке, выписки по счетам, налоговые декларации, банковские бумаги – и это вовсе не полный список.

Мередит глубоко вздохнула и открыла первый ящик. Весь следующий час, пока за окном опускалась ночь, она тщательно перебирала бумажные отпечатки родительских жизней и разбивала их на три стопки: нужное; под вопросом; сжечь.

Сортировка требовала концентрации, и Мередит была этому только рада: она всего пару раз возвращалась к мыслям о том, что ее брак распадается.

Например, сейчас она смотрела на фотографию, случайно попавшую в стопку налоговых деклараций. На снимке папа, Нина, Джефф, Мэдди и Джиллиан играют во дворе в мяч. Девочки еще совсем маленькие, ростом не выше почтового ящика, и одеты в одинаковые зимние комбинезоны розового цвета. Заборы украшены рождественскими гирляндами и еловыми ветками. Все пятеро смеются.

А где она сама? Может, накрывает на стол с одержимостью, достойной самой Марты Стюарт[15], а может, упаковывает подарки или перевешивает украшения в комнате.

Словом, она не там, где стоило быть; не там, где могла бы разделить с дочками и мужем памятные минуты. Наверное, тогда ей казалось, что время растяжимее, а любовь терпимей к ошибкам. Она положила фотографию поверх папки и открыла следующий ящик. Запустив туда руку, она услышала чьи-то шаги, а затем хлопок входной двери и Нинин голос в гостиной.

Ну еще бы. Опустилась ночь, и Нина собирается переключиться с одной страсти – камеры – на другую. Сказку.

Мередит вытащила очередную папку и заметила, что на ней оторвана часть ярлыка. На оставшемся клочке она разобрала русские буквы.

В папке было только одно письмо. На штемпеле стояла дата двадцатилетней давности, местом отправки значился Анкоридж, Аляска, а получателем – миссис Уитсон.

Дорогая миссис Уитсон,

Благодарю Вас за ответ на обращение. Хотя я убежден, что Вы могли бы внести неоценимый вклад в мое исследование о Ленинграде, я тем не менее вполне понимаю Ваш выбор. Если Вы все же передумаете, я буду рад Вашему участию.

Искренне Ваш,

Василий Адамович,

профессор русистики,

Аляскинский университет

Мередит услышала, как Нина в гостиной что-то настойчиво говорит матери, потом воцарилась долгая, тяжелая тишина. Наконец мать тоже что-то произнесла, Нина ответила, и снова голос матери.

Голос, который ни с чем нельзя было спутать. Сказочный голос.

Мередит замерла в нерешительности, попыталась заверить себя, что надо остаться, что во всем этом нет и не может быть смысла, поскольку мать бы такого не допустила, но стоило прозвучать слову «Вера», как она сложила пополам таинственное письмо, убрала его обратно в конверт и добавила к стопке нужное.

А затем встала.

Глава 13

Оставив камеру на журнальном столике, Нина подошла к папиному любимому креслу, в котором сидела с вязаньем мать. В доме даже теплым майским вечером было прохладно, и Нина решила разжечь камин.

– Ты готова? – спросила она у матери.

Та подняла взгляд. Лицо болезненно бледное, щеки запали, но глаза оставались все такими же яркими. В них читалась абсолютная ясность.

– На чем мы остановились?

– Не притворяйся, мам. Ты помнишь.

Мать пристально на нее посмотрела и наконец сказала:

– Свет.

Нина выключила все лампы в гостиной и прихожей, и теперь во тьме мерцало только пламя камина. Нина села на пол у дивана. На пару мгновений дом погрузился почти в потустороннюю тишину, будто и он тоже замер в ожидании сказки. Затем послышался треск огня и где-то скрипнула половица. Дом приготовился слушать.

Мать плавно начала рассказ.

– С тех пор как ее отца заточили в Красную башню, проходит год, и Вера уже не никто. Но в Снежном королевстве в эти мрачные времена такая перемена опасна. Она уже не просто обычная

крестьянская девушка, дочь бедного сельского учителя. Она старшая дочь автора запрещенных стихов, дочь изменника родины. Она должна соблюдать осторожность. Всегда и везде.

В первые же недели без отца их жизнь меняется. Соседи стараются не встречаться