Мы проехали вниз по Виа Преториа и остановились у Преториума, огромного шатра, в котором Цезарь подписывал приказы и отдавал распоряжения. Это гигантское сооружение состояло из множества отделенных друг от друга рабочих помещений и личных апартаментов высокопоставленных особ. У главного входа стояли молодые люди, которые повязали на свои бедра ленты — знак того, что они являлись трибунами[26]. К каждому легиону были прикомандированы шесть таких неопытных юнцов. Один из них обычно происходил из семьи сенатора, а остальные пять — из семей всадников[27]. Почти каждый из них нес обязательную службу, чтобы, проведя год при легионе, вернуться в Рим и дать взятку за первую в его политической карьере должность. Трибуны с пренебрежением смотрели на меня и на Ванду. Эти римляне считали нас всего лишь дикарями, не стоившими и мизинца на их ноге.

Два преторианца, солдаты из гвардии Цезаря, забрали у нас лошадей. Затем кто-то отодвинул в сторону огромную, тонко выделанную кожу, закрывавшую главный вход в шатер, и к нам вышел офицер в оцинкованном панцире, украшенном рельефом, который умелый мастер выполнил в виде тренированных мышц атлета.

— Я Тит Лабиэн, легат десятого легиона.

Во время отсутствия главнокомандующего легаты командовали всем легионом. Лабиэн задумчиво рассматривал меня. Похоже, он был разочарован увиденным, потому что обратился не ко мне, а к Сильвану, спросив его:

— Это тот самый человек, о котором ты мне рассказывал?

— Да, все верно, легат Лабиэн, — ответил Сильван по-военному кратко.

Лабиэну было около сорока лет. Едва увидев его, я тут же отметил, что на окружавших его людей легат смотрел приветливо, без малейшей доли надменности. На меня он произвел впечатление человека искреннего и прямолинейного.

— Как тебя зовут, кельт? — спросил он меня.

— Я Корисиос из племени кельтских рауриков. Я в совершенстве владею всеми кельтскими диалектами. Я понимаю германский, а также бегло говорю на латыни и греческом, — сказал я, решив не скромничать.

Лабиэн кивнул в знак того, что принял к сведению все услышанное. По его лицу было видно, что он решил быть со мной терпеливым. Через несколько мгновений легат улыбнулся:

— И где же ты научился всему этому?

— Он друид, — тихо сказал Сильван.

С лица Лабиэна тут же исчезла улыбка.

— Это правда? Ты в самом деле друид?

Так вот в чем дело. Все римляне почему-то испытывают невероятный суеверный страх перед кельтскими друидами. Они оказались здесь, среди народов, которых считали дикими, окруженные со всех сторон незнакомой местностью, в глухих лесах. Им приходилось иметь дело с традициями и обычаями, понять которые они не могли. Я попытался изобразить на своем лице некое подобие мудрой усмешки всезнающего друида. Но Лабиэн уже взял себя в руки. Он снова улыбнулся:

— Ты еще очень молод. Насколько я знаю, кельтские друиды облачаются в белоснежные одежды, носят длинные седые бороды и, держа в руках свои золотые серпы, беззвучно ходят по лесам.

— Насколько я понял, ты ищешь переводчика, — ответил я спокойно. — Именно поэтому я пришел к тебе. Если ты заинтересован в моих услугах, то так и скажи.

Я говорил громко и четко, не отводя взгляд в сторону. Мне показалось, что я смогу произвести более выгодное впечатление, если не дам прямого ответа на вопрос, являюсь я на самом деле друидом или нет. Кроме того, я знал, что сюда вот-вот должна прибыть делегация кельтов, и не хотел оказаться в неловком положении.

Лабиэн пристально рассматривал меня, пытаясь понять, кем же на самом деле я являюсь и что из себя представляю. Похоже, он взвешивал все мои достоинства и недостатки. Наконец, легат сказал по-гречески:

— У берега реки делегация гельветов ожидает разрешения ступить на землю нашей провинции. Ты готов немедленно приступить к выполнению своих обязанностей и переводить для нас? Мы готовы заплатить тебе за работу один серебряный денарий.

— Я с радостью выступлю в роли переводчика во время этой встречи, — ответил я ему на греческом, тщательно подбирая слова, — одпако хочу сообщить тебе, легат Лабиэн, что мои услуги стоят не один, а два серебряных денария.

Лабиэн усмехнулся. Наконец он кивнул, подавая знак Сильвану, который все еще сидел верхом на лошади. Сильван тут же сдавил бедрами бока своего гнедого коня и галопом поскакал по Виа Преториа.

— Кто эта женщина? — с интересом спросил Лабиэн, разглядывая Ванду еще более пристально, чем меня. Взгляд легата скользнул по ее груди, затем опустился ниже, к бедрам, соблазнительные изгибы которых подчеркивали складки туники в крупную красную клетку.

— Сюда ей входить нельзя, — сказал он, глядя прямо в глаза Ванде и улыбаясь ей.

— Она моя рабыня, — ответил я с такой гордостью, словно мне принадлежал целый гарем, — эта женщина заменяет мне мою больную левую ногу.

Я заложил большие пальцы левой и правой руки за свой ремень. Теперь Лабиэн наконец-то заметил болтавшиеся у меня на поясе светлые волосы. Легат поднял взгляд и посмотрел мне прямо в глаза.

— Это волосы германца? Насколько я понимаю, ты их у кого-то купил?

— Нет, легат Лабиэн. Эти волосы принадлежали одному германскому князю, которого я победил в честном поединке. Теперь его душа, а также его волосы принадлежат мне и только мне.

На лице римлянина читалось удивление, которое он даже не пытался скрыть. Я не мог понять, чем оно было вызвано: либо он не верил в правдивость сказанного мной относительно победы над германцем, либо его удивляли обычаи кельтов.

— Что ж, — ответил наконец Лабиэн, — у переводчика Цезаря должно быть две ноги. Ждите здесь дальнейших распоряжений, — сказал легат и вернулся в палатку.

Мы стояли перед валом высотой по колено, который окружал шатер Цезаря, и ждали, что нам велят делать дальше. Молодые трибуны косились в нашу сторону и перешептывались. Похоже, им еще никогда в жизни не доводилось видеть женщину из племени германцев.

Из огромного шатра вышел еще один офицер. Он представился нам и назвался примипилом десятого легиона — имевшим самое высокое звание центурионом. В отличие от легионеров он не носил кольчугу, а был облачен в оцинкованный панцирь, собранный из множества прилегающих друг к другу вплотную чешуек который так блестел на солнце, словно был из чистого серебра В руке офицер держал узловатую палку. Это был пресловутый витис, который давал ему право решать, будет легионер помилован или лишен жизни. Примипила переполняли энергия и жажда деятельности. Казалось, он ни мгновения не мог сидеть без дела и был типичным представителем тех нелюдимов, которые отлично чувствовали себя только в обществе мужчин, но в один прекрасный день совершенно неожиданно могли проявить невероятную заботу и сердечность по отношению к тем, кто нуждался в их защите. Примипил взглянул на меня словно отец, гордящийся своим сыном.