Он бежал из оазиса Бакка. Бежал потому, что Корайшиты поклонялись священным камням, даром что звались сынами Авраамовыми.

К тому моменту, когда настала ночь времен, в Бакке, этом оазисе среди пустыни, где отдыхали караваны, выросла уже целая еврейская община. Во главе ее стоял ученый раввин, фанатично мечтавший весь арабский мир обратить в иудаизм, прельстив своими обычаями и преданиями. Один юный араб и впрямь увлекся речами этого эмоционального проповедника. Он стал учеником раввина и втайне принял его веру.

Но раввин требовал от него большего. Если надменные Корайшиты отвергают проповеди еврея, может быть, они прислушаются к нему, арабу из их же рода? Разве он не стал иудеем в сердце своем? Так пусть теперь юноша провозгласит все то, чему он его учил, на площади своего селения.

«Скажи им», — без устали твердил ему наставник… Чтобы ничего не упустить из его ученых речей, Мухаммед стал делать записи, которых накапливалось все больше. Писал по-арабски: раввин понимал, что с этими людьми надо не на иврите толковать, а на их родном языке. Корайшиты сочли, что это уж слишком; их родич пытается ниспровергнуть культ священных камней, источник их богатства! Они бы еще простили ему, если бы он стал назореем, эти христианские раскольники прибыли сюда несколько столетий назад, их пророк Иисус никакой угрозы не представлял. Молодой араб внимал их поучениям так же охотно, как наставлениям своего раввина, но Иисус пленял Мухаммеда, юноше хотелось приблизиться к нему. Но Корайшиты не дали ему времени на это — они его изгнали.

И вот теперь он спешил в Медину, не имея при себе никаких пожитков, кроме своих драгоценных записей. Тех, что он делал день за днем, слушая своего раввина: «Скажи им».

В Медине он как будто переродился, его пламенными речами заслушивались, круг последователей рос на глазах, постепенно охватывая весь край. Он быстро стал вождем, уважаемой политической фигурой. Чтобы организовать тех, кто примкнул к нему, потребовались законы, сначала он их провозгласил, а потом стал записывать. Новые листы добавлялись к прежним ученическим заметкам. Порой сюда же попадали и отдельные рассказы о его жизни. Постепенно из этих записей сложилось что-то вроде толстой тетради путевых впечатлений.

Когда он пожелал и евреев завербовать под свои знамена, те без обиняков отказались. В ярости он прогнал их из города и обратился к христианам севера. Эти согласились поддержать его, но с условием: он должен принять христианство и признать божественность Иисуса. Мухаммед проклял их и отныне проникся единой ненавистью как к христианам, так и к евреям.

Одни лишь назореи снискали его благосклонность. Для них и их пророка Исы он находил похвальные слова.

Победителем возвратясь в Бакку, Мухаммед саблей расшвырял все священные камни идолопоклонников. Но перед иконой, изображавшей Иисуса и его мать, которую назореи всегда почитали, он остановился, спрятал саблю в ножны и отвесил глубокий поклон.

Со временем, как это часто бывает, название «Бакка» слегка трансформировалось, и оазис стал известен миру под другим именем.

Мекка!

Два поколения спустя калиф Осман переделал на свой лад путевые заметки Мухаммеда и нарек их Кораном, объявив, что эту книгу Мухаммед писал непосредственно под диктовку Аллаха. С тех пор никто не должен был сомневаться в божественной природе Корана, если хотел остаться в живых.

У ислама не было своего тринадцатого апостола.

Площадь Святого Петра шумела от праздничного наплыва публики. На фасаде базилики красовался огромный портрет нового праведника, причисленного к лику блаженных. Погода выдалась солнечная и не слишком холодная, что позволяло провести торжества в его честь на улице. Колоннада Бернини величественно встречала пеструю толпу, ликующую оттого, что ей удается лицезреть Святейшего Отца и участвовать в христианском празднике.

Кардинал Катцингер, как и пристало префекту Конгрегации, совершал богослужение вместе с папой — одесную от него. Собственно, он и был инициатором этого торжества, потому как в следующий раз к лику блаженных планировалось причислить основателя организации «Опус Деи». Список добродетелей следующего претендента можно бы составить без хлопот, но ведь еще нужно подыскать три чуда, необходимых для канонизации — таковы правила. Катцингер машинально поправил полу папской ризы, соскользнувшую оттого, что старого понтифика била дрожь — симптом тяжкого недуга. Слушая речь папы, кардинал усмехнулся. «Чудеса будут, найдем. Но главное из чудес — то постоянство, с каким католическая апостольская римская церковь держится уже который век».

Катцингер лично знал следующего кандидата в святые. Основавший в 1928 году «Опус Деи» Хосе Мария Эскрива де Балагер принимал весьма деятельное участие в гражданской войне в Испании на стороне Франко, а потом был дружен с одним молодым офицером чилийской армии, неким Аугусто Пиночетом. Его отец также вложил свою лепту в грядущую канонизацию сына, отправившись на восточный фронт воевать с коммунистами. Возвести на священный алтарь такого человека, как Эскрива де Балагер, — это ведь еще и дань почтения его родителю, павшему, защищая Запад.

На скамьях перед возвышением, где священнодействовал папа, среди других прелатов сидел и монсеньор Кальфо. На этом скромном месте, полагающемся минутанту, он наслаждался лаской солнечных лучей и пышностью церемонии. «Только католическая церковь способна облечь подобной красотой встречу божественного и человеческого начал, превратить ее в зрелище, привлекающее толпу», — думал он. В конце церемонии, когда за спиной папы уже выстроилась процессия сановитых духовных лиц, он встретился глазами с кардиналом, и тот едва приметным властным жестом подал ему знак.

Час спустя эти двое сидели друг против друга в кабинете Катцингера, причем выражение лица последнего не предвещало ничего хорошего.

— Итак, монсеньор, чего мы достигли в нашем деле?

В отличие от кардинала Кальфо был настроен вполне непринужденно, в чем отчасти ему помогала Соня; он нашел в ней не только опытную жрицу Эроса, но и слушательницу, внимающую ему с готовностью.

— Ваше преосвященство, мы быстро продвигаемся к цели. Отец Нил весьма упорен в своих исследованиях.

Кардинал скривился. Доклады Лиланда, пустые и бесцветные, появлялись все реже, а нажимать на отца Бречинского было пока рано, его власть над поляком опиралась на темные стороны души человеческой, воспользоваться подобным рычагом можно лишь единожды, но уж наверняка. Так что в настоящий момент игра была целиком в руках монсеньора Кальфо.

— Что вы имеете в виду?

— Да что говорить, — Кальфо поморщился, — он нашел след утраченного апостольского послания, который послужит подтверждением его нового толкования Евангелия от Иоанна.

Кардинал поднялся и, жестом пригласив Кальфо следовать за ним, подошел к окну, откуда открывался вид на площадь Святого Петра. Возвышение, воздвигнутое специально для папы, было еще не убрано, и тысячи паломников описывали круги возле этого центра, как вода внутри засасывающей ее воронки. Толпа казалась счастливой, словно большая семья, которая радуется, обнаруживая все новые нити кровного родства.