Хороший мальчишка, не гонористый, не то что тот чернявый, который мастерски передергивал и ободрал Мишу-Солиста. У того по физиономии видно – воображала и выпендрежник.

– Я, Александр Осипович, к вам, – объяснил он, явно собираясь с мыслями. Глаза у него снова куда-то в сторону поползли, Майер проследил за его взглядом.

На фотопортрете была изображена молодая пара – красивая женщина с высокой прической, украшенной белым цветком. Чуть опустив высокомерно веки, она лукаво-благосклонно взирала на красивого же мужчину с гитарой, стоявшего перед ней на одном колене.

– Это Каяшева, – машинально произнес он.

– Верно, – подтвердил фотограф.

– И Шаркози?

– И он, верно.

– Вы знали их?

– Было дело, – подтвердил старик. – Им всем оно уже без надобности, и очень скоро про них и думать забудут, останется лишь это красивое фото. Постареет, потрескается, пожелтеет… но оно-то вечное: меня уже не будет, а кто-то увидит – и залюбуется… Так зачем вы ко мне, Александр?

– Ах, да, я…

Видя, что глаза у него, как у рака на веревочках, так и вытягивались – заглянуть в мастерскую, – фотограф пригласил:

– Пойдемте, прошу вас. Разбираетесь?

– Да я, знаете ли… – засмущался лейтенант, но тотчас нырнул в темную прохладу лаборатории, как Ихтиандр в вожделенную воду. От интереса и удовольствия у него глаза горели, как фары.

О, тут было на что посмотреть даже товарищу из столицы. Все оборудование не просто новехонькое, а заграничное, ни вещицы отечественной нет: увеличитель, глянцеватели, релешки для кадрирования, кое-что еще трофейное, «спасенное» (иначе говоря, отмародеренное) из разбитого прямым попаданием советской артиллерии отделения гестапо – не пропадать же добру.

Полазав по закромам и позадавав вопросы, показывающие не просто великолепное знание предмета, но и страсть к фотоделу, славный Саша вдруг спохватился, сконфузился.

– Как будто в рай попал, – смущаясь, пояснил он. – А вот Сергей Робертович сказал, что у вас собраны фото всех ваших… извините, клиентов. Завсегдатаев то есть.

Александр Осипович удивился:

– Ну а как же, конечно. Посетители моего, с позволения сказать, заведения чаще всего так и приходят: сначала на пляже, запечатлеть свои малохудожественные образы, потом, как правило, разговоры переходят на специфические достопримечательности – где тут в картишки поиграть, где с дамским полом можно пообщаться, а там и о притоне разговор заходит.

– Понимаю…

– Вас, Саша… ничего, я так запросто?

Парень охотно разрешил так называть.

– Вас кто-то конкретный интересует? Я почему спрашиваю: вы же понимаете, их за годы накопилось столько, и не все в виде готовых фото, многие личности только в виде негатива…

– Хотите, попробую его описать, – предложил парень, – может, вы и сами сообразите?

– Почему бы и нет? Приступайте.

Сосредоточившись, лейтенант Саша начал:

– Среднего роста, блондин или шатен. В общем, светлые волосы. Одет аккуратно. Производит приятное впечатление, как ученый или сотрудник органов…

– Отлично сказано, – одобрил Майер, чуть улыбаясь.

– Возможно, плохо видит, – покраснев, продолжил он, – потому что растягивает веко, присматриваясь.

– Ах, этот! Так бы и сказали, – фотограф, открыв шкаф, пробежался пальцами по конвертам, – скорее всего, вот этот.

Он выложил на стол конверт, на котором было аккуратно выведено: «О. Перышкин, „Нефтяник”». Лейтенант, открыв его, уставился с сомнением:

– Вы уверены, Александр Осипович?

– А, вам тоже показалось? – подхватил Майер. – Да, лицо такое, что хоть сейчас на плакат «Не хватайся за оголенный провод». Примерный юноша. Ничего плохого о нем сказать не могу: воспитанный, тихий, не буянит, даже если выпивает. И тем не менее постоянный клиент, наведывается пусть и нечасто, но вполне регулярно. Играет разумно, редко когда срывается.

– Как вы сами полагаете, кто он – отдыхающий или все-таки преступник? – спросил Саша и тотчас смутился. – Вы простите, я по-хамски, но у вас ведь опыт, глаз наметанный.

– Не извиняйтесь, – разрешил фотограф, – дело есть дело. Я бы сказал так: лицо, способное на асоциальное поведение, но утверждать, что он преступник, не рискну. Точно с таким же успехом он мог бы оказаться… да кем угодно. Из горкома, номенклатурный товарищ… в то же время иной раз он ставил на кон интересные вещицы, которым не место в карманах такого рода мужчины. Впрочем, это домыслы.

– Вы имеете в виду перстень? – тотчас спросил лейтенант.

– Да, и его, – подтвердил Майер, – однако бывали и другие предметы. Да и он как-то сам предлагал мне очень неплохую фотоаппаратуру, цейсовскую и «контакс»; случайно я слышал, что другим гостям втолковывал, что лично он считает, что лучшее вложение – камни, золото. Может, в системе Гохрана работает? Или в Госбанке? В любом случае сверкал познаниями неуместно, хотя употреблял любопытную терминологию. Но тут никто не оценил, кому тут интересны накопления, основа будущего благосостояния! Тут же сплошные однодневки, птички божьи: есть день – будет и пища.

– Большое спасибо вам, Александр Осипович! Вы так помогли…

– Всегда рад, товарищ лейтенант… и все-таки, как фамилия ваша? А то доведется встретиться, и не буду знать.

Московский гость покраснел и полез во внутренний карман за удостоверением. Разглядев написанное, старый фотограф замер, потом, считая про себя, положил на левую сторону груди руку, массируя сердце.

– Чередников? – спросил он.

– Так точно, – подтвердил лейтенант и осторожно спросил: – Вам плохо, Александр Осипович? Валидолу?

– Не то чтобы, но может… да нет, – подумав, признал фотограф. – Вы скажите мне, Саша, мама у вас – Вера Владимировна.

Не спросил он, а сказал как утверждение. Шурик подтвердил, что да. Тогда Майер открыл свой большой сейф, достал из него еще один конверт. Какая-то у него любовь к упаковке!

Шурик открыл его. На стол выпало фото мамы.

– Я не… – начал было он, но старик продолжил, протягивая еще один конверт:

– И это ваше, по праву.

Чередников, машинально поблагодарив, открыл и эту упаковку.

В ней оказалась сберегательная книжка на предъявителя; аккуратно заполненные строчки свидетельствовали о том, что на счет двадцать три года ежемесячно вносились суммы, которые в средней полосе светили разве что высококвалифицированному слесарю при стопроцентной выработке.

– Простите, а… при чем тут я? – начал было Чередников.