Утром 1 июня арьергард в Дюнкерке, в состав которого входила 1-я гвардейская бригада, был вынужден отступить перед мощным натиском немцев, форсировавших канал Берг-Фюрне. Некоторые солдаты и даже целые взводы просто падали от усталости, но за храбрость, проявленную в тот день, один из военнослужащих был награжден Крестом Виктории, а несколько других получили медали. Эвакуацию в дневное время теперь пришлось прекратить из-за тяжелых потерь Королевских ВМС и утраты двух плавучих госпиталей, из которых один был потоплен, а другой получил серьезные повреждения. Последний корабль прибыл в район Дюнкерка ночью 3 июня. Генерал-майор Александер на моторной лодке в последний раз проплыл вдоль берега и гавани туда и обратно, окликая солдат, которые еще могли там остаться. Незадолго до полуночи сопровождавший генерал-майора офицер флота капитан Билл Теннант смог отправить адмиралу Рамсею в Дувр сообщение о том, что поставленная перед ними задача выполнена.

Вместо 45 тыс. солдат и офицеров, которых предполагало спасти адмиралтейство, английские военные корабли и различные гражданские суда вывезли около 338 тыс. солдат и офицеров союзных войск, из которых 193 тыс. были британцами, а остальные – французами. Приблизительно 80 тыс. солдат, в основном французов, остались на захваченной территории из-за нерешительности командиров и неразберихи при отходе. За время кампании в Бельгии и северо-восточной Франции потери Великобритании составили 68 тыс. человек. Почти все оставшиеся танки и автотранспорт, основную часть артиллерийских орудий и огромное количество складов пришлось уничтожить. Польские соединения, находившиеся во Франции, тоже переправились в Великобританию, оправдав придуманное для них Геббельсом презрительное прозвище «туристы Сикорского».

В Великобритании реакция на эти события была разной: преувеличенные страхи смешивались с чувством облегчения от того, что Британский экспедиционный корпус спасен. Министерство информации было озабочено тем, что настроения в народе были «пожалуй, даже чересчур хороши». Вместе с тем в сознание людей начинала проникать возможность немецкого вторжения. Ходили слухи о немецких парашютистах, переодетых монахинями. Некоторые люди действительно верили, что в Германии «умственно неполноценные, психически больные люди были завербованы в отряды самоубийц» и что «немцы прокопали туннель под Швейцарией и вышли из-под земли в Тулузе». Угроза вторжения не могла не вызвать безотчетного страха перед находящимися в Англии иностранцами. Mass Observation после эвакуации из Дюнкерка отмечал, что французов встречали тепло, а голландских и бельгийских беженцев сторонились.

Немцы же, не теряя времени, перешли к следующему этапу своей кампании. 6 июня они атаковали позиции вдоль рек Сомма и Эна, имея значительное численное преимущество в живой силе и полное господство в воздухе. Французские дивизии, оправившись от первоначального шока поражения, сражались с большой храбростью, но было уже слишком поздно. Черчилль, получивший от Даудинга предупреждение, что тот не располагает достаточным количеством истребителей для обороны Великобритании, ответил отказом на просьбы Франции прислать на континент новые истребители. К югу от Соммы все еще находились английские войска численностью около 100 тыс. человек, включая 51-ю Хайлендскую дивизию, которая вскоре вместе с 41-й французской дивизией оказалась в окружении в районе Сен-Валери.

Пытаясь предотвратить выход Франции из войны, Черчилль отправил через Ла-Манш другие экспедиционные войска под командованием сэра Алана Брука. Перед отправкой Брук предупредил Идена, что, осознавая дипломатические требования этой миссии, правительство должно признать невозможность достижения военного успеха. Некоторые французские части сражались хорошо, однако другие все же старались скрытно отойти с позиций и присоединиться к колоннам беженцев, двигавшихся в юго-западную часть Франции. Слухи об отравляющих газах и зверствах немцев сеяли панику.

Автомобили богачей, казалось, подготовившихся заранее, сплошным потоком шли в тыл. То, что они выехали раньше всех, позволяло им скупать по пути следования таявшие запасы бензина. За ними двигались представители среднего класса в более скромных автомобилях, с привязанными к крышам матрасами, а внутри машин находились самые ценные вещи, в том числе собака или кошка, или клетка с канарейкой. Более бедные семьи передвигались пешком, используя для перевозки своих вещей велосипеды, ручные тележки, лошадей и коляски. Заторы на дорогах тянулись на сотни километров, поэтому зачастую автомобили двигались приблизительно с той же скоростью, что и бредущие пешком люди. Двигатели закипали на жаре, и каждый раз, трогаясь, они проезжали всего несколько метров и вновь замирали в заторе.

Эти испуганные люди, почти восемь миллионов человек, сплошным потоком движущиеся на юго-запад, вскоре обнаружили, что невозможно достать не только бензин, но и продукты питания. Бегущие от немцев в огромном количестве горожане, скупавшие все бакалейные товары, до последнего батона хлеба, скоро заставили забыть о сочувствии к себе. Вместо этого у местного населения, которое воспринимало их как стаю саранчи, возникло возмущение, несмотря на многих раненых при налетах и бомбежках немецкой авиации, на забитые людьми дороги. И снова именно женщины стойко держали удар, они переживали это бедствие самоотверженно и спокойно. Мужчины же плакали от отчаяния.

10 июня Муссолини объявил войну Франции и Великобритании, отдавая себе отчет в том, что его страна крайне слаба и в военном, и в материальном отношении. Он был решительно настроен не упустить свой шанс, и получить новые территории прежде, чем будет заключен мир. Но наступление итальянской армии в Альпах, о котором не проинформировали немцев, обернулось полным провалом. Французы потеряли чуть более 200 человек. Потери итальянцев составили 6 тыс. убитыми и ранеными, включая более 2 тыс. случаев серьезного обморожения.

Приняв решение, которое только усилило неразбериху, французское правительство переехало в долину Луары. Министерства и военные штабы разместили в различных шато. 11 июня Черчилль прилетел в город Бриар на берегу Луары, где он должен был встретиться с лидерами Франции. Его самолет, эскортируемый эскадрильей «харрикейнов», приземлился на опустевшем аэродроме, распложенном недалеко от города. Черчилля сопровождали сэр Джонн Дилл, на тот момент уже начальник Генерального штаба, генерал-майор Гастингс Исмей, секретарь военного кабинета, и генерал-майор Эдвард Спирс, личный представитель Черчилля при французском правительстве. Их отвезли в Шато де Мюге, временную штаб-квартиру генерала Вейгана.

В темной столовой их ждал Поль Рейно, мужчина маленького роста, с четко обрисованными дугами бровей на «опухшем от усталости лице». Рейно был на грани нервного истощения. Его сопровождали раздражительный Вейган и маршал Петен. За ними стоял ставший заместителем военного министра генерал де Голль – бывший протеже Петена, пока их отношения не испортились перед началом войны. Пирс отметил, что, несмотря на вежливый прием Рейно, английской делегации дали почувствовать себя «бедными родственниками на поминках».

Вейган описал катастрофу в самых мрачных тонах. Черчилль в тот жаркий день был одет в плотный черный костюм, но это никак не помешало ему вести доброжелательную и очень энергичную беседу на его неповторимой смеси английского и французского. Не зная о том, что Вейган уже отдал приказ сдать немцам Париж, Черчилль отстаивал план партизанской войны и обороны каждого здания в городе. Эти идеи привели в ужас и Вейгана, и Петена, который решил нарушить свое молчание и сказал: «Но это значит погубить страну!» Их главной заботой было сохранение достаточного числа войск для подавления революционных беспорядков. Их мучила навязчивая идея, что в оставленном ими Париже власть могут захватить коммунисты. Вейган, стараясь переложить на других ответственность за то, что сопротивление французской армии рухнуло, потребовал еще больше английских истребителей, зная, что англичане будут вынуждены ответить отказом. Всего несколькими днями ранее он обвинял в поражении Франции не генералов, а Народный фронт и школьных учителей, которые «отказались развивать в детях чувство патриотизма и жертвенности». Оценки Петена были такими же. «Эта страна, – сказал он Спирсу, – испорчена политиками». Возможно, в этом высказывании было много правды. Францию раздирали противоречия, и обвинения в измене не могли не прозвучать.