И только одна мысль меня спасает от убийства и статьи: мы нашли Машу и она жива.

Главное, никого не убить, кружится в голове, когда я снова бью Самохина по морде. Заношу кулак ещё раз с одним желанием добить его уже окончательно, чтобы никому не посмел больше жизнь испортить, но в самый последний миг нахожу силы – где только? – и отбрасываю себя назад. Буквально отрываюсь от Самохина, отшатываюсь, словно он заразный, и наклонившись, упираюсь руками в дрожащие колени. Надо подышать, надо привести мысли в порядок. Нужно успокоиться. Любой ценой.

Перед глазами мутная пелена и, кажется, даже носом кровь пошла. На губах солёная влага, я растираю её пальцами и смотрю на них внимательно. Точно, кровь.

– Серёга, спокойно! – командует Карл, и его окрик, полный злого предупреждения, окончательно приводит в себя. – Не бери на душу грех.

Я киваю, хотя тело слушается меня слабо, а Карл подходит к отползающему в сторону Самохину, загоняет того в угол, и когда тому некуда уже отсупать, а за спиной только стена в грязных обоях, присаживается на корточки и принимается играть с ножом. Просто играет, совершенно им не угрожает, но Евгеша, кажется, сейчас обоссытся.

– Я прирезал бы тебя, как свинью. Но, слава богу, есть возможность сделать так, чтобы ты до конца жизни, падла, гнил в самой дальней колонии на строгаче. Убить тебя – самое простое. Потому живи и помни мою доброту. А когда будешь выхаркивать туберкулёзные лёгкие и писать на волю слезливые малявы, тоже вспоминай. Подонок.

И прикладывает Самохина башкой о стену, чем вырубает наглухо.

Обвожу маленькую, забитую хламом комнату взглядом, нахожу перепуганные глаза Маши и делаю к ней шаг. Она не отшатывается, только выше натягивает дырявый клетчатый плед. В глазах ужас, но мне пытается улыбнуться. Щёки мокрые, она трясётся, точно листочек на ветру, такая худенькая и несчастная.

– Сергей Владимирович, – всхлипывает и с каждой секундой она дрожит всё сильнее. – Мне плохо, помогите. Я умираю, кажется.

Она запрокидывает голову, как-то странно хрипит, а у меня немеют ноги, руки и мозг одновременно. Мать его, я убью этого подонка. Что он с ребёнком сделал? Своим, блядь, ребёнком.

– Накачал её снотворным, – выносит экспертное мнение Карл. – Знать бы ещё, сколько дал…

Самохин валяется на полу мешком с дерьмом, а во мне столько злости, что хочется отнять нож у Карла и вскрыть подонку горло. Дети – мать его, святое. Голова кругом идёт, когда думаю, что Евгеша мог так надругаться над собственной дочерью.

На все эти мысли уходит несколько мгновений, а руки, словно бы в отрыве от башки, кутают Машу в пальто. Мне и без него сейчас жарко, а девочке нужен комфорт и тепло.

Карл набирает какой-то номер, сообщает, что скоро к ним привезут пациентку, и я подхватываю Машу на руки. Она лёгкая, точно пушинка, хоть выше и крупнее матери. Или в моей крови так много адреналина?

– Сейчас, девочка, сейчас, – говорю с ней, но кажется, что сам с собой. Но хоть хрипеть перестала и дышит спокойнее.

Входная дверь хлопает, в комнату вваливаются наши встревоженные женщины, за их спинами маячит рыжий приятель Карла, и через несколько мгновений в крошечном домике яблоку негде упасть. Я протискиваюсь наружу, не обращая ни на кого внимания, за мной следом мчится Алиса, Марго за ней, и вскоре мы оказываемся на улице.

– В машину, – командует Карл, и я замечаю, что кто-то уже подогнал гелик прямо к воротам. – Быстро, адрес вбиваю.

Марго распахивает заднюю дверцу. Первой впрыгивает Алиса, а я осторожно укладываю Машу на сиденье. Пусть она и без сознания, с мамой оно всегда как-то лучше. Спокойнее.

– Мышонок, детка, – едва слышно причитает Алиса, гладит Машу по голове и аккуратно дрожащими руками укладывает её голову на свои колени, а слёзы текут по лицу.

Едва ли она их замечает, не вытирает даже, и они скатываются вниз, капают, но это не то, что казалось бы неуместным в такой ситуации.

– Она живая, всё будет хорошо, – успокаивает Марго, а я беру себя в руки и завожу мотор.

Всё будет хорошо – это единственное, во что позволяю себе верить.

– Без паники! Она просто спит! – рявкаю, потому что тоска в салоне плотная и удушающая, и от неё сердце в клочья.

– Больница рядом, – объявляет Карл, и действительно буквально через десять минут я уже паркую автомобиль у дверей клиники.

Она частная, небольшая, и Карла там, похоже, знают отлично. Нас встречает у входа целая бригада медиков, без лишних вопросов я кладу Машу на каталку, и её увозят вдоль по коридору. Алиса следует за дочерью, пока это возможно, но вскоре её отсекают высокой дверью. Всё, теперь только ждать.

Алиса сейчас больше похожа на каменное изваяние, настолько прямая у неё спина, а лицо бледное и похоже на маску. Кутается в мои объятия, прижимаю её к себе, и наконец, Алиса даёт волю слезам. Рыдает тихо и безутешно, бормочет о своей вине, и её трясёт так, что дрожь передаётся даже мне.

После мы пьём кофе, ждём хоть кого-то, способного ответить на все вопросы, молчим. Один стаканчик сменяется другим, мы по очереди бегаем к аппарату, лакаем невкусную бурду, но так хотя бы удаётся оставаться в границах реальности.

Вскоре приходят полицейские, берут у каждого показания, и вёрткий знакомый Карла – охотник до новых погон по имени Александр Петрович – тщательно записывает все наши слова на многочисленных листах и складывает по очереди в папку.

Конечно, никто не поднимает тему, кому именно был должен Самохин – и это правильно. Мне бы меньше всего хотелось, чтобы Карла каким-то боком зацепило. Слишком уж многим нам помог, чтобы болтать о его роли в истории. Самохин виноват, несмотря ни на что, а всё остальное не мои заботы.

– Где он? Где этот урод? – нервничает Алиса, а я держу её, а то ещё примут за нападение на сотрудника полиции.

– В предвариловке. Срок намотал он себе прилично, – сообщает Александр Петрович не под протокол и прячет бумаги в папку. – Когда можно будет, Марию Евгеньевну мы опросим, а пока что всего доброго. Выздоравливайте.

Карл отводит его в сторону, они о чём-то тихо беседуют, не обращая ни на кого внимания, и вскоре Александр Петрович уходит, а парочка его немногословных сотрудников направляются следом.

– Господи, какое же он дерьмо, – выдыхает Алиса и закрывает лицо руками.

Дверь, за которой находится наша Маша, распахивается и в коридоре появляется светловолосая медсестра.

– Кто из вас мать? – интересуется, а Алиса подскакивает на ноги. – Проходите, доктор хочет с вами поговорить.

– С Машей всё хорошо? – бросается на амбразуру Марго, а медсестра кивает.

– Да, она пришла в себя. Просто ещё слабенькая, – и улыбнувшись, скрывается за дверью.

Моя девочка лежит на койке и кажется такой маленькой и несчастной сейчас, что сердце сжимается. Стою на пороге палаты, смотрю на Машу и до боли закусываю губу. Чтобы не разрыдаться, не поддаться эмоциям, не сломать ими дочь.