для девочек, эта для мальчиков, а вот мусорка, куда я бросила пустую бутылку из-под воды. — Она без церемоний сунула руку в урну, которая, по счастью, была достаточно полной, так что ей не пришлось зарываться слишком глубоко, — и вытащила свою неповторимую бутылку, где была вода со вкусом чёрной смородины.

— Видишь? — с торжеством в голосе сказала она.

Папа был слегка озадачен.

— Н-да, это странно. Кажется, мы просто сделали круг. А, погодите-ка, тут ещё одна дверь. Может, мы её раньше не заметили? Кто-нибудь из вас помнит, мы проходили через дверь, чтобы попасть в этот коридор?

Мы дружно молча помотали головами.

— Ладно, проверим.

Мы смотрели на папу с опаской. Мы-то уже были большими специалистами по прохождению через странные двери. Мы знали, что это может привести нас в какое-нибудь неожиданное место, но вопрос был в том, распространяются ли все эти штуки на папу?

Мне не пришлось долго ждать. Папа взял быка за рога и повернул ручку двери кремового цвета, совершенно обычной с виду. Мы вслед за ним вошли в тёмное обширное пространство. Дверь закрылась за нами и тут же исчезла, растворившись вдали. Мы оказались взаперти. Тут, примерно в полутора метрах перед нами, стояли моя мама и Маркус, занятые серьёзным разговором.

Папа обернулся к нам, лицо его побледнело. Он потёр глаза и схватился за голову:

— О господи, что происходит? Пожалуйста, пусть я почувствую себя нормально. Сейчас досчитаю до пяти и продышусь.

Мне было невыносимо видеть, что папа думает, будто это видение — часть его болезни.

Мне нужно было убедить его, что это реальность.

— Пап, всё нормально. Мы тоже это видим.

— Что? — прошептал он, отводя руки от лица.

— Мы тоже видим маму и Маркуса. Не пугайся.

Эди отошёл от нас и стал изучать пространство в поисках каких-нибудь подсказок. Мама и Маркус, казалось, не замечали нас — они были поглощены беседой.

Папа снова повернулся туда, где стояла мама — судя по всему, в полном сценическом костюме, а с ней этот вкрадчивый Маркус; волосы у него были зализаны назад, отчего нос казался ещё громаднее. На маме был чёрный парик, а у платья были широкие рукава фасона «летучая мышь», и они со свистом колыхались и взмывали, когда она двигала руками. Мама была совсем на себя не похожа, и мне стало как-то не по себе.

— Рэй! — позвал папа. — Ты меня слышишь?

Тишина.

— Рэй! — папа крикнул погромче. — Ради всего святого, кто-нибудь скажет мне, что тут происходит?

— Мистер Пеллоу, — вмешался Эди.

— Джон. Ради бога, Эди, называй меня Джоном.

— Эм-м, Джон, я бы сказал, что мы в пространстве под сценой Королевского театра в Сент-Хеленс, где выступает мама Рози. Вон там за Маркусом лестница, что ведёт на главную сцену. На правый край сцены, если точнее. Ваша жена и Маркус не могут услышать нас, потому что мы вторглись в их мир, перешли границу. Мы проникли в будущее и просто подглядываем за событиями, которые ещё должны произойти.

В эту секунду Маркус схватил маму и приник к её лицу в смачном поцелуе. Мама в ужасе оттолкнула его:

— Хватит, Маркус! Прошу, отвяжись от меня.

— Да ладно, Рэй. Ты знаешь, что тебе это по вкусу.

Он снова придвинул своё лицо к ней, а руки у него были словно паучьи лапы, что уцепились за её талию и не давали ей отпихнуть его.

Мамины руки вдруг ослабли, повисли, будто она признала своё поражение и уступила его домогательствам.

Мы были в ужасе. Папа подбежал к этой позорной сцене и набросился на Маркуса, но тщетно. Он, как и мама, был всего лишь миражом, и папины руки прошли прямо сквозь него.

Вдруг раздался громкий звук «бум-м-м», и всё пространство как-то завибрировало в ответ. Лоис, Эди и меня отбросило назад, и мы приземлились на крышку огромного сундука, которая подалась под нами, когда мы плюхнулись сверху. Мы стали тонуть, как мармеладки, брошенные в растаявшее мороженое. Всё, что я запомнила, пока нас затягивало вниз, это отдающийся эхом папин крик «НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!».

22. В червоточине

Мы приземлились очень быстро, так что на этот раз, к счастью, наше падение не было похоже на тот чудовищный затяжной прыжок, который мы пережили, когда зашли в дверь номер три во время первой вылазки через портал. Сейчас ощущение было такое, будто мы потеряли равновесие и свалились в тёмный ящик. Я не испугалась, просто растерялась и немного беспокоилась, как там папа, ведь он остался с мамой и Маркусом, которые вообще его не видели. Я прикидывала, станет ли папа нас искать или ударится в панику. Похоже, Эди смог читать мои мысли:

— Не волнуйся за папу, Розмари. Я почти уверен, что мы провалились в «кроличью нору», которая связывает настоящее с будущим. Иначе говоря, настоящее было там, где мы смотрели «Большой бал», а будущее — это где мы побывали только что вместе с твоим папой и где Маркус приставал к твоей маме. Так что я думаю, мы попали в настоящий временной туннель и к тому моменту, когда мы вернёмся к твоему папе, никакого времени не пройдёт. Это будет выглядеть так, словно мы провалились в ящик и тут же вылезли из него. А когда мы вернёмся в коридор студии «Большого бала», там тоже не пройдёт ни минуты, так что мы ещё успеем на свой обратный поезд. Понятно?

Эди как-то замысловато двигал руками, рисовал в воздухе схемы (которые я всё равно бы не разглядела) и эффектным жестом поправлял очки на носу. Я была порядком сбита с толку.

Лоис крепко ухватилась за мою руку:

— Мы сейчас в будущем или в настоящем?

— Мы в никаком, Лоис. Мы на сгибе листа бумаги, в нигде. И везде. — Он умолк, явно осознавая, что Лоис способна понять далеко не всё из его слов.

— Значит, теперь мы можем пойти домой? — проскулила она.

— Думаю, это значит, что мы сможем пойти домой, как только найдём Филлис, — продолжал Эди.

— Но я уже так хочу спать, — заныла Лоис.

Я пошарила в кармане и каким-то чудом смогла найти пресное печеньице, завёрнутое в пищевую плёнку. Должно быть, одно из тех немногих, которые она отдала мне, чтобы сберечь «на потом».

— На, держи, — я вручила ей печенье, развернув плёнку и проследив, чтобы оно точно попало в её маленькую ручку, ведь здесь было так мало света.

— Я знаю! —