обрадованно воскликнул Эди. — Давайте зажжём одну из наших свечей! Тогда мы сможем увидеть, куда идти!

— Отличная мысль, Эди, — откликнулась я. — И всё же как мы сможем отыскать Филлис, пробираясь по этой червоточине, или как её там? Я имею в виду, насколько она велика? Может, нам целую вечность тут искать придётся?

— Я не знаю. Но что я точно знаю — это что подобные норы склонны схлопываться, так что нам нужно поспешить.

Внезапно Эди заткнул уши пальцами и начал громко издавать своё странное низкое «у-у-у-у-у».

— В чём дело? — я затормошила его, пытаясь вывести из этого состояния. Он делал так лишь тогда, когда кто-нибудь говорил ему что-то, чего ему не хотелось слышать, и поэтому я не могла понять, что происходит: ведь сейчас-то говорил только он!

— Как мы зажжём свечи, если у нас нет зажигалки? — простонал он пронзительным, высоким голосом, и это звучало так, будто он утратил надежду.

К счастью, я оказалась предусмотрительной.

— Эди, не паникуй. Я захватила несколько спичек из ящика на кухне. Я не думала, что будет много толку, если мы возьмём свечи, но у нас не будет ничего, чтобы их поджечь.

— Ура! — обрадовалась Лоис.

Эди медленно и шумно выдохнул:

— Молодец, Розмари.

После нескольких попыток я наконец сумела запалить спичку и улыбнулась про себя с тихим торжеством, увидев нетерпеливые лица Эди и Лоис (у которой весь рот был в крошках от печенья), освещённые жёлтым тёплым светом горящей свечи.

Мы находились в весьма ограниченном пространстве, примерно полтора метра на полтора, а когда я посмотрела наверх, потолок оказался всего лишь в дюйме над моей головой. Всё это помещение было сплошь чёрным. Не было видно ни одного светлого пятна. Меня начинало мутить, не хватало воздуха. Может, именно так проявляется клаустрофобия? И вдруг у меня наступило облегчение, потому что я смогла разглядеть на чёрной стене напротив нас замочную скважину.

У меня перехватило горло, и я хотела было сказать Эди и Лоис, что увидела выход, но не смогла. Мои трясущиеся руки сжимали свечу, и я пристально вглядывалась в неё в попытке обрести хоть немного самообладания, чтобы суметь вымолвить хоть слово. Эди с очевидной тревогой смотрел на меня сквозь свои очки, вытаращив глаза. Лоис оглядывала крохотное пространство, прижимая к груди Би — так ей было спокойнее. Их лица становились всё более и более размытыми, нечёткими, и я почувствовала, будто стремительно удаляюсь от них, хотя мои ноги не отрывались от пола. Стояла зловещая тишина; я хотела заговорить, но из моего рта не могло вырваться ни звука.

Пламя свечи завораживало, и я двигалась, не сходя с места, если можно так сказать. Я видела, как их лица отодвигались всё дальше и дальше, пока не превратились в крохотные пятнышки где-то вдалеке.

Моя свеча внезапно погасла.

Снова тьма.

Я резко вдохнула, будто была под водой, а теперь вырвалась оттуда на свежий воздух. Я жадно глотала кислород, в котором явно нуждалось моё тело, и ощущала, как моё дыхание и учащённый пульс приходят в норму. Я достала из кармана спички и опять зажгла свою свечу.

Я снова была в подвале Королевского театра Сент-Хеленс, где выступала мама. Я обернулась к Эди и Лоис и тут осознала, что я одна. Они исчезли бесследно. Не было даже привычного запаха газов. Моё внимание привлёк звук голосов — там, слева от меня, были мама и Маркус.

— Мама? — крикнула я. — Мам, это я! Я здесь. Ты меня видишь?

Я побежала, чтобы оказаться поближе к ней. Ничто не говорило о том, что она меня слышит. Я была так же невидима для неё, как раньше был папа, и меня накрыло неизмеримое чувство утраты и тоски. Я чуть не плакала от горя и бессилия, оттого, что она не видит и не слышит меня. Я была совершенно беспомощна и растеряна. Почему, ну почему мне пришлось опять оказаться здесь?

«От страха никакого толка, — строго сказала я себе. — Сосредоточься на настоящем. Что ты видишь, что ты слышишь, что ты чувствуешь, что ты чуешь?»

По счастью, никаких запахов я не чувствовала. Я могла ощущать своё собственное тело. Я ущипнула себя за руку. Да, стало больно. Что я видела? Ну, я видела, как мама разговаривает с Маркусом, как и тогда, когда мы были здесь чуть раньше. И тут меня пробрала дрожь. Этот человек, несомненно, выглядел и был одет как Маркус, но его лицо изменилось и стало лицом Мела Вайна. Я собралась с духом и прислушалась к ним.

— Запомни: когда я подмигну тебе, сделай паузу. Тогда Донне придётся сместиться на сцене влево, и, будем надеяться, она перестанет загораживать меня, корова этакая.

— Ох, Маркус, может, лучше поговорить об этом с Николаем или с самой Донной? Она может просто не понимать, что делает.

— Радость моя, всё она прекрасно понимает. Я уже не первый день в этом деле. Я подстраховывал тебя, милая. И что мне это дало?

— О господи, не надо ничего делать ради меня. Думай о себе и о своей роли, пожалуйста. А то я буду ужасно себя чувствовать.

— Милая моя девочка, вот что мне нравится в тебе — всегда думаешь о других. Но да, ты права, сейчас мне и впрямь нужно вспомнить о себе. Я чересчур бескорыстен. Что тут скажешь, я ведь джентльмен.

Для мамы он, наверное, по-прежнему выглядел как Маркус. Я сморгнула. Я всё ещё видела перед собой лицо Мела Вайна. Он умолк и очень бережно заправил тонкую прядку маминых волос ей за ухо. Потом его пальцы скользнули вниз, к её шее, и прикоснулись к ожерелью.

— Я так рад, что тебе понравился этот маленький подарок, дорогая.

— Да, он мне нравится, спасибо, Маркус. — Мама хотела было уйти, но Маркус удержал её.

— Прошу, не спеши, милая Рэй. Я так волнуюсь сегодня. Мне нужно, чтобы ты подбодрила меня, сказала пару вдохновляющих слов. — Он засмеялся.

— Маркус, мне пора возвращаться наверх. Сегодня Джон придёт.

Маркус несколько раз похлопал пальцами по губам, будто сперва пытался сдержаться и промолчать, но потом, подумав ещё раз, понял, что просто должен что-то сказать:

— Я переживаю за тебя, дорогая. Я знаю, дома у тебя непросто. Я знаю, как сильно ты любишь своего мужа, но, милая, — и мне больно говорить это — ты действительно заслуживаешь куда большего, чем он. Я говорю тебе это лишь потому, что всем сердцем желаю тебе добра… и я чувствую, что сейчас самое время…

Ну, к счастью, мне