И ты примеру их последуй,

Стучись проститься в дом последний…

Наум Исаакович подумал:

– Он прав. Он юнец, но он прав. Именно это мне сейчас и нужно. Он настоящий поэт, они всегда все понимают… – Лада и черноволосая девушка, тоже автор, как она представилась Эйтингону, появились в дверях с эмалированной миской винегрета. Юноша пожалел:

– На «Кровавую Мэри» ушел весь сок, придется допивать портвейн. Откуда вы знаете английский язык, Леонид Александрович… – готовя аперитив, Эйтингон развлекал ребят байками о знаменитых коктейлях:

– Совсем, как в Мурманске, когда мы устраивали застолье для Матвея, – он поднялся, – ладно, попрощаюсь и надо ехать, полночь на дворе… – он отозвался:

– В двадцатые годы все молодые инженеры его знали. Нам выписывали американские журналы, для практики в языке, на производство приезжали иностранные специалисты… – девушки захлопотали у стола. Он тихо вышел в обклеенную ободранными обоями переднюю. Телефоны жилицы записывали на стене, у старомодного аппарата. Найдя среди вороха студенческих курток свое пальто, он замер. Пахнуло горьким ландышем, по скрипучим половицам простучали каблучки. Она носила черное платье с неглубоким вырезом, светлая челка падала на подведенные глаза:

– В Венеции газеты сравнивали ее с Бриджит Бардо… – Эйтингон поклонился:

– Спасибо за отличный вечер, Лада Михайловна, мне пора в гостиницу… – она перебирала в пальцах медную цепочку на шее:

– Вы звоните… – девушка шагнула вперед, – звоните, пожалуйста, Леонид Александрович. Я буду… – прохладные губы коснулись его щеки, – в общем, я всегда рада видеть вас… – прислонившись к стене площадки, Эйтингон нашел портсигар. Сердце отчаянно билось, он щелкнул зажигалкой:

– Нельзя, она молодая девушка, а ты старик и зэка. Тебе нужны только сведения о Саломее, больше ничего… – не заводя машину, он еще долго курил, глядя на танцующие тени, в освещенных окнах Лады.

Омлет в Суханово готовили на знакомый Джону советский манер. Белая, поджаренная сверху масса пружинила под алюминиевой ложкой. Несмотря на либерализм правил, вилок здесь не давали. Из стальных мисок вкусно пахло овсянкой. По кружкам разлили крепко заваренный, сладкий чай. На пайку полагался кубик сливочного масла. Половину герцог кинул в кашу. Вторую он аккуратно размазал черенком ложки по, как выражался Волк, полубелому хлебу. Сверху доносилось шуршание, загремела миска. Джон высунулся с нар.

Фальшивый Князев, как его звал герцог, смутился:

– Извините. Неудобно есть на койке… – по военной осанке парня Джон понял, что тот имеет отношение к армии:

– Вообще его надо пожалеть… – герцог повертел ложку, – он действительно сирота, он понятия не имел о настоящем положении дел… – Джон тоже не собирался рассказывать Саше правду:

– По крайней мере, не сейчас, – поправил он себя, – разоблачение сказок Кепки подождет. Пусть парень верит тому, чему верит, это не моя забота… – о Констанце или судьбе Волка с Марией юноша ничего не знал:

– Он был на перевале, он видел гибель группы, – размышлял герцог, – однако он настаивает, что ожоги получил, греясь с выжившими у разведенного костра… – Джон ничего не помнил:

– Он утверждает, что в меня стрелял его погибший напарник… – доев омлет, он принялся за кашу, – но как я узнаю, правда это, или нет… – свободной рукой он коснулся нового шрама на правом боку, под тюремной курткой:

– Лубянка так хочет получить от меня хоть какие-то сведения, что они начали пытки, несмотря на ранение. Хотя сюда они не бьют, опасаются опять отправить меня в госпиталь… – ему надо было подумать.

Взяв с пола кружку, Джон откинулся к стене, крашеной в невзрачный зеленый цвет. Под потолком начиналась потрескавшаяся штукатурка, с черным вентиляционным отверстием. Герцог вскинул глаза:

– На допросы меня не вызывают потому, что пока нам решили дать свободу для бесед. Они думают, что я купил Сашину легенду. Я растрогался, я выдам новоявленной родне семейные секреты… – ложка незаметно перекочевала из миски за пояс тюремных штанов. Джон намеревался спрятать ее под матрацем. Шмона, по выражению Волка, ему пока не устраивали. Сокамерник должен был отвлечь внимание охранника, забирающего посуду. Алюминий холодил поясницу:

– Я собираюсь с одной заточкой бежать из внутренней тюрьмы Комитета, – усмехнулся Джон, – но что делать, если другого пути у меня нет… – ложку еще надо было превратить в заточку. Он ожидал, что Кепке рано или поздно наскучит слушать байки из жизни британских аристократов:

– О детях, замке и владениях Экзетеров я могу долго говорить, – подумал Джон, – но товарищ Эйтингон подсадил сюда Сашу совсем не за этим… – о Ционе парень тоже ничего не знал:

– Но что-то промелькнуло у него в глазах, когда я начал ее описывать, – вспомнил герцог, – может быть, Кепка упоминал парню о ее судьбе… – Джон собирался принести заточку на первый же допрос. Его еще ни разу не обыскивали:

– Надеюсь, обойдется и сейчас, – пожелал он, – иначе свободы, что называется, мне не видать. Ладно, главное отсюда вырваться, добраться до старых знакомцев Волка, в Марьиной Роще… – к Журавлю Джон обращаться не хотел:

– Во-первых, он в Куйбышеве, далеко отсюда, во-вторых, они сейчас в трауре из-за потери дочери… – Джон не сомневался, что Комитет обставит исчезновение Марии, именно так, – а в третьих, то есть, на самом деле, в первых, нельзя рисковать Мартой… – теперь Джон знал, что сестра Ника выжила:

– Русские ее спасли в катастрофе, передали на воспитание Журавлевым. Может быть, Констанцу они тоже спасли, а теперь шантажируют ее судьбой Марты. Ладно, сначала надо очутиться в Лондоне. Потом подумаем, как спасти девочку. Но Журавлевых трогать не стоит…

В коридоре загремела телега с судками, Саша легко спрыгнул с нар. Сокамерник протянул ему стальную миску. Светло-голубые, прозрачные глаза, были спокойны:

– Он муж капитана Мендес, – напомнил себе Саша, – теперь понятно, почему она со мной… – юноша невольно покраснел:

– Меня проверяли и теперь проверяют. Капитан Мендес работала в Британии. Она вернулась в Советский Союз, чтобы залучить сюда мужа. Операция удалась, теперь надо его разговорить. Но ведь он молчит, то есть рассказывает только о ней и детях. Я не упоминал о папе, однако о моей матери он слышал, знает и о Горском. Горский его дальний кузен, у него есть русская кровь. Он видел фото Горского и понял, что я ему тоже родственник… – мистер Холланд улыбался. Саша вспомнил невозмутимый голос товарища Котова:

– Твой будущий товарищ по камере тоже не лыком шит. Но даже если он не купит твою легенду, ничего страшного. Я тебе разрешаю расколоться, как говорят зэка. Сделай вид, что испугался его угроз, согласись помогать, подай условный знак, через охранника. Ребята предупреждены, они не устроят обыск в вашей камере. 880 понадобится оружие, он, скорее всего, спрячет ложку… – так и случилось. Саша вспомнил пароль для охраны:

– Надо предупредить товарища Котова. Это испытание для меня. Комитет решает, насколько хорошо я справлюсь с будущими заданиями. Товарищ Мендес, наверное, подала рапорт насчет моих способностей… – Саша еще больше зарделся. Собрав посуду, он составил судки горкой на тележке:

– Я стою спиной к 880, он ничего не заметит… – протянув охраннику кружку, юноша попросил: «Еще чаю пожалуйста. И две порции сахара».

В тусклом мельхиоре кофейника отражался свет старого торшера, в углу комнаты. Лампа стояла на резном основании. Лада пожала плечами:

– Здесь вся обстановка такая… – девушка поискала слово, – купеческая. Готовясь к роли, в первом фильме дилогии, я много бродила по району… – она разлила кофе, – надо было почувствовать дух времени, что называется, пройти по местам, где стояли баррикады, где могла погибнуть моя героиня. В Риме это очень заметно… – она подперла кулаком подбородок, – там в каждом камне живет история… – Эйтингон подумал:

– В Ленинграде тоже. Но я по глазам ее вижу, что не стоит говорить о блокаде… – по пути на Пресню Наум Исаакович