— Всю весну и лето так пролежу, — пробормотал он, моргая почерневшим глазом. — Вот напасть-то.

— На крайний север вам надо, дядя Федя. — Катя покачала головой. — Туда, где мороз круглый год. Мертвое на морозе лучше сохраняется.

— Глупости! Снега мне надо и побольше, — раздраженно ответил Федя и тут же смягчился: — Ты не серчай на меня, Катенька. Болею я, вот и злюсь без причины…

— Это ничего-ничего, — прошептала Катя, набирая еще снега. — Вы, главное, держитесь, дядя Федя. А я буду молиться, чтоб весна и лето поскорее кончились, и холода настали.

Катя наклонила ведро, чтоб высыпать снег на Федю, и книга выпала у нее из-за пазухи сокольничему прямо на живот. Катя замерла и с ужасом посмотрела на Федю.

— Ионыч тебя поколотит, если узнает, — спокойно сказал сокольничий, скосив на книжку здоровый глаз, — прячь скорее.

Девушка схватила книгу и прижала к груди:

— Спасибо вам, дядя Федя! Огромное спасибо!

— Иди уже, — рассердился сокольничий. — Позову, когда снег понадобится.

Катя кивнула и выбежала из холодной комнаты.

— Катька-а-а! — закричал Ионыч.

— Да, дяденька?

— А ну подь сюды.

Катя оправила юбку, потрогала книгу, что лежала за пазухой — не выпадет ли снова? — пятерней расчесала спутанные волосы и вошла в столовую. Замерла возле порога. Ионыч сидел за столом в гордом одиночестве и вилкой болтал в стакане самогон, наблюдая сверху за кругодвижением хлебных крошек. Перед ним стояла тарелка с жареным картофелем и солеными огурцами; в комнате терпко пахло потом и соляркой.

— Как там Федор? — спросил Ионыч, отхлебывая из стакана.

— Болеет. — Катя печально вздохнула. Сложила грязные ладошки ковшиком, умоляюще посмотрела на Ионыча. — Может, в Лермонтовку съездить надо, лекарств каких купить?

— Каких, к чертям, лекарств. — Ионыч скривился. — Думай, что говоришь: какие могут быть лекарства для мертвяка? — Он плюнул на пол. — А если кто-нибудь узнает, что мы у себя серого держим? Это, Катерина, между прочим, уголовно наказуемое преступление.

Катя молчала, валенком ковыряла пол.

— Ишь, вымахала, долговязая, — буркнул Ионыч. — Скоро меня по росту догонишь.

Девушка вспыхнула, отвернулась:

— Простите, дяденька, не умею я рост контролировать…

Ионыч зло посмотрел на нее:

— Конечно, не умеешь. Что я, по-твоему, идиот полный, и не знаю этого?

Катя совершенно смутилась, промолчала. Ионыч потянулся в угол за лукошком, кинул девушке.

— На вот, подберезовиков собери к ужину.

Девушка с готовностью подхватила лукошко; она с утра ждала, когда же Ионыч отправит ее в лес по какому-нибудь неотложному поручению, и с трудом сдерживала радость.

— А может, не посылать тебя за грибами? — Ионыч задумчиво смотрел на Катю сквозь мутное стекло стакана. — Мало ли что в твоей своевольной голове вертится; сбежишь еще.

Девушка вспыхнула:

— Да что вы такое говорите, дядя Ионыч, разве оставлю я вас одного с больным дядей Федей?!

— А вот если б Федор не был болен или, к примеру, помер… — Ионыч в упор посмотрел на Катю. — Сбежала бы?

Девушка помотала головой:

— Ни за что!

— Врешь, небось, — тоскливо произнес Ионыч и залпом выпил стакан. Скривился, прошипел: — Глаза б мои тебя не видели. Ладно, дуй за грибами: одна нога здесь, другая там.

Катя кивнула и быстренько затопала в сени.

Гриб затаился подле раскидистой краснобокой березки. Катя приготовила шипастую дубинку и на цыпочках пошла к нему. Под ногой хрустнула веточка. Девушка замерла. Подберезовик насторожился, выпростал из-под снега мохнатые лапки, задрожал, исследуя окрестности усиками-локаторами. Таиться более не было смысла, и Катя кинулась к грибу. Подберезовик подпрыгнул на месте, пискнул и стал улепетывать, но на Катино счастье по неопытности выбрал направление прямо на березу, стукнулся об дерево мягкой шляпкой и упал навзничь. Тут Катя подоспела и со всей дури вдарила подберезовика дубинкой. Гриб обмяк, вытянул лапки.

— Прости, грибочек, — прошептала Катя, цепляя гриб шипом и закидывая его в лукошко. — Не со зла я, а ради приготовления вкусного ужина.

— Катя!

Девушка обернулась. Серая фигура стояла, прислонившись плечом к березке. Мертвец наблюдал за ней и мял в руке полосатую шапку. На голове серого вздувались черные язвы, редкие волосы были рыжие, скорее даже красные.

— Ай! — Катя всплеснула руками и подбежала к мертвецу. Забрала шапку, натянула ему на голову. — Ну что ты, в самом-то деле? А если кто увидит твою голову? Издалека по голове понятно, что ты серенький!

— Катенька… — прошептал мертвец, пряча глаза. — Я… забыл слово.

Девушка погладила его по щеке:

— Ну вот, а в шапке ты — обычный мальчишка. Издалека вообще не догадаешься. — Она улыбнулась и обняла его. — Глупенький Маричек. Ты не представляешь, как я соскучилась!

Марик мягко освободился:

— Не надо… от меня… — Он задумался. — От меня воняет.

— Глупости, — заявила Катенька и вытащила из-за пазухи книгу. — Смотри, что я принесла!

Мальчик улыбнулся сжатыми губами; он боялся показывать девушке свои гнилые зубы.

— Идем в наше место? — Катя взяла Марика за руку.

— За… забы… идем, — с усилием выговорил он.

Они шагали по холодным лесным тропкам. В заснеженных синих кронах березок прыгали белки — мелкие хищники с желтой бородкой и выпирающими треугольными зубками. С крон сыпались выхолощенные шишки. По красным веткам ползали коричневые многоножки: животные глупые, но вкусные и полезные, если весь яд из хвоста выдавить.

— Ты вы… выросла, — сказал Марик, хмуря лоб. — Ты теперь… еще… больше красивая.

— Спасибо, Маричек!

— А я вот не расту. — Мальчик ухмыльнулся. — Ха. Ха. Ха.

— Это ничего-ничего, — прошептала Катя, крепко сжимая его руку. — Ты всё равно мой самый хороший.

— За… забы… спасибо!

Они пришли к тайному месту в глубине леса, разобрали сырой валежник, закрывающий вход в брошенную берлогу, забрались внутрь. Внутри было тепло, сухо и очень тихо. На полу лежала мягкая солома. Катя достала фонарик и подвесила на крючок-веточку под потолок. Они уселись на корточки вокруг светлого пятнышка на полу. Девушка достала книгу.

— Помнишь, где мы остановились?

— Д… да…

— Погоди, тут закладка. А, вот…

Катя откашлялась и стала читать; читала медленно, почти по слогам — по-другому не умела.