Рыбнев поскользнулся на заледенелом заячьем помете, каким-то образом попавшем на тротуар; упал на колено и выругался.

«Убийство забавно выглядит в детективной прозе, — думал Рыбнев, вставая с колена и отряхивая снег с брюк. — В книжке, которую купил в книжном ларечке на забытом богом полустанке. Убийство в детективной книжке завораживает, особенно если у автора в наличии имеется талант, чтоб максимально красочно описать, как убийца втыкает кухонный нож в спину жертве».

Рыбнев добрался до стоянки, перегнулся через заборчик: вездеход с черной звездой пропал. Рыбнев крикнул в приоткрытую дверь:

— Ляпка!

«Убийство выглядит максимально страшно в реальной жизни, — подумал вдруг Рыбнев. — Если вы не маньяк, конечно. А ведь я не маньяк, — подумал он в отчаяньи. — Всякое бывало, конечно, но нет — не маньяк. Страшно оно: и убивать и видеть убитого. Правда, не сразу страшно. Потом. Со временем. Через пару минут».

Он заглянул внутрь: в темноте угадывался покореженный силуэт бравого охранника; Ляпка умер сидя прямо на стуле.

«Убили Ляпку, — отстраненно подумал Рыбнев и помчался к дядь Васе. Пробежав три квартала, взглянул на часы. — Прошло две минуты. И не страшно. Почему так? Неужто в маньяка превращаюсь?»

У порога его встретила толстая Дуська с огромадным платком в потных ручищах; в платок Дуська изливала горячие слезы. «Как скверно, — подумал Рыбнев с тоской и поднял пистолет. — Ну почему приходится допрашивать женщину?»

Дуська увидела Рыбнева и сузила заплывшие жиром глазки:

— Из-за девки той пришел? Так я ее и пальцем не тронула: только смотрела! — Она промокнула левый глаз углом платка. — Да и смотреть-то противно было, товарищ майор, как она визжала и кровью истекала. Ну точно свинья. Можете арестовать, я виноватая и уже на все согласная…

У Рыбнева после таких слов в голове что-то перемкнуло, и он, не раздумывая, выстрелил Дуське в грудь. Подумал еще «Убийство выглядит…», а больше ничего про убийство и не думал; не было времени думать. Перешагнул корчащееся тело и вошел в комнату, где происходило основное пьяное действо. Его встретили гробовым молчанием. Мужики опустили головы.

— Давай, батюшка, — прошептал один. — Стреляй.

— Не сомневайся, братишка, — сказал другой. — Правильно поступаешь: мы это заслужили.

Кто-то дернулся, с тоской произнес:

— Неохота помирать, мужики…

Ему строго ответили:

— Когда девку резали, о чем думал?

— Как бы властям посильнее насолить, — признался тот, кто не хотел умирать. — Оно ведь правильно: олигархам пакостить…

Рыбнев выстрелил в него. Мужик свалился со стула, хватаясь за простреленный живот, и прохрипел:

— Быстро как всё… ох, быстро!.. не успевает жизнь перед глазами пролететь…

И умер.

Рыбнев закричал не своим голосом и застрелил остальных: кого в голову — сразу насмерть, а кого и добивать пришлось. Один всё никак не умирал: лежал в луже крови и с унынием смотрел на Рыбнева.

— Прости, — говорит, — товарищ майор.

Рыбнев стреляет в него в упор.

— Не со зла, — говорит мужик, — а из-за недостатка культурности: у нас тут всё просто, и жизнь простая, и смерть часто случается, и смертоубийством никого не удивишь…

Рыбнев опять стреляет.

Мужик кашляет кровью.

— У меня сынишка на инженера учится. Умный парнишка: не чета мне. Бывает, что-нибудь философское задвинет и сразу понятно: для него ценнее человечьей жизни ничего нет. Молодец он у меня.

Рыбнев стреляет, стреляет, еще раз стреляет…

— Как-то рыбок завел, цельный аквариум. На практику уехал, а покормить забыл. Ты бы видел, товарищ майор, как он убивался. Целый день с табуретки не вставал: голову руками обхватил и сидит. Мы с матерью к нему и так, и этак: поешь, мол, сынок, попей. А рыбки — да что рыбки! — новых купишь. Но он нам не отвечал и есть отказывался. А потом как встанет — глаза горят, вот ей-богу! — и говорит: мы, говорит, несем ответственность за тех, кого…

Рыбнев схватил табуретку и стал бить мужика по голове, по губам шевелящимся: бил до тех пор, пока рука не устала. Отбросил табуретку, уселся на диван, вцепился в волосы.

— А теперь, как русский офицер… — пробормотал, прижимая ствол к виску.

В соседней комнате застонал спросонья дядь Вася. Он искал чем похмелиться, или чем продолжить запой: тут уж как взглянуть на вопрос. Рыбнев поднялся, прошел к нему. Увидел ползающего на полу в поисках чинарика дядь Васю, пнул в бок. Дядь Вася откатился к стене, обиженно посмотрел на Рыбнева:

— Чего это вы чудите, товарищ майор?

— Я чудю? — Рыбнева едва не перекосило. — А не ты ли, дядь Вася, сегодня учудил: девушку по имени Александра убил?

— Александру… — пробормотал дядь Вася, пятерней сжимая сморщившееся лицо. — Так ты, майор, сюда мстить пришел?

— Разве это месть? — пробормотал Рыбнев, усаживаясь на кровать. — Месть — это когда двое благородных, один оскорбление в лицо кидает, а второй ему в сердце стреляет. А тут не месть, а человеческий суд над мразью: по-другому не назовешь.

— Потому вас и ненавидят, цепные псы олигархов, — заметил дядь Вася злобно. — Простой народ быдлом считаете!

— Когда этот народ зверски убивает мою женщину, я перестаю считать его кем бы то ни было: я просто давлю его, как мерзкого червя, — сказал Рыбнев.

— Может, и прав был Ионыч, когда твою девку резал, чтоб ты от него отстал и вездеход забрать не мешал! — в ярости закричал дядь Вася. — Ты, мил человек, с таким отношением к народу ничего иного не заслуживаешь!

— Ионыч… — прошептал Рыбнев, напрягшись. — Так, получается, на вездеходе он все-таки…

— Да, — буркнул дядь Вася, растеряв вдруг пыл. — И девку твою он, конечно, того… зря, в общем. Ты прости, майор.

— Этот твой Ионыч, получается, опаснейший убийца, — сказал Рыбнев, вставая. Направил оружие на дядь Васю. — За пособничество особо опасному преступнику я приговариваю вас, почтенный Арзамас Пилонов, к высшей мере социальной справедливости: к смертной казни. — Добавил тише: — Прости, дядь Вася. Видит бог, ты мне был в чем-то симпатичен. — И выстрелил. Попал четко: прямо в лоб. Дядь Васю откинуло: головой врезался в тумбочкину дверцу, снес ее, хлипкую, с петель и плотно застрял.

В комнате потемнело.

Рыбнев подошел к окну. За окном с небесных вершин на грешный снег стекала живая коричнево-серая масса, словно болотная жижа или чего похуже. Сквозь щели в окнах в квартиру проникала гнилостная вонь; Рыбнев зажал пальцами нос. Он смотрел на эту жижу, готовую в любой момент затвердеть и выдвинуть из себя щупальца, которые с легкостью снесут стены дома, и жалел о том, что теперь уж точно не догонит Ионыча. Подумал о рядовом Лапкине: как он там? Ушел ли с мальчишкой? Потом мелькнула мысль о бездне, и Рыбнев до рези в глазах уставился в стену жижи. Жижа набухла в одном месте, надулась, как воздушный шарик, тонкая серая пленка лопнула, и в том месте возникло гигантское глазное яблоко; бездна уставилась на Рыбнева, подслеповато щурясь и воняя.