Равнó волновались по-своему и живые экспонаты, задолго до открытия музея привезенные из тюрьмы. Чемоданов, было засевший за свои опыты, по причине дрожания рук разбил колбочку и пробирку, поэт Иванов-Степной ходил из угла в угол и теребил волосы, вдова Выездная заламывала руки, о. Восторгов, фабрикант Сидоров и полковник Вульф, сидевшие за ломберным столом, нервно барабанили по нему пальцами, проститутка спряталась за трельяж.

Вульф. Присоединяйтесь, князь! У нас как раз четвертого не хватает.

Чемоданов. Увольте, господа. Тут каждая минута дорогого стоит, поскольку не сегодня-завтра «товарищи» поставят к стенке, а у меня не исследован один чрезвычайно занятный штамм. Кроме того, позвольте доложить, что наша ветвь Чемодановых была лишена княжеского достоинства еще во времена Тушинского вора, так что никакой я не «ваша светлость», а просто Сергей Ильич.

Сидоров. Вот так, мать вашу, и проморгали Россию-мать! Один в микроскоп разных инфузорий изучал, другой глупые стишки сочинял на потеху барышням, а большевики под шумок точили свои ножи. И вот поутру 26 октября продираем мы зенки – глядь, а ничего и нет, вчера еще было, а нынче нет! Вместо всего сидит на романовском троне бывший портной Соломон в кожаной куртке и наганом поигрывает, – дескать, вот я вас сейчас, господа хорошие, замочу!

о. Восторгов. Вы бы полегче, ваше степенство. А то, неровен час, за подобные-то разговоры нас досрочно отправят «в места злачне, места покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание».

Выездная. Кстати, о «стишках»… Все на свете минется – монархия, Учредительное собрание, Губчека, а «стишки» вечны, как космос, и с этим придется смириться даже вандалам новейшего образца. Не так ли, господин Иванов-Сидоров?

Иванов-Степной. Иванов-Степной.

Все так, кудесница, – заря неугасима.

Пусть буря гнет столетние дубы,

Грохочет гром, и снова твердь земную

Грозит объять отмстительный потоп,

Животворящий диск сияет златокрыло,

И никому его не погасить…

Тут заскрипели двери танцевальной залы, немазанные еще с июльских дней в Петрограде, и помещение заполнила пахучая, галдящая и шаркающая толпа. Толкаясь локтями и препираясь, народ поприникал к дырочкам в заборе, и сразу установилась какая-то неприятная тишина.

Мымриков. Граждане свободной России! Перед вами типичные представители эксплуататорских классов, которые веками тянули соки из наших жил. Но социальная революция привела эту публику в надлежащий вид, и теперь они будут обслуживать трудящиеся массы, как рекомендует политпросвет. То есть они нам сейчас наглядно покажут, как помещики и капиталисты прожигали жизнь в издевку над простым народом, чтобы всякий трудящийся знал, как… фу ты, черт, все «как» да «как»!.

Петергаз. Как низко может пасть человек, который существует чужим трудом!

Мымриков. Вот именно! И чтобы каждому стало ясно: кровососы, жирующие на прибавочную стоимость, неизбежно превращаются обратным способом в обезьян. Вы только поглядите, товарищи, чем занимается эта шушера, в то время как молодая республика строит социализм!

По ту сторону забора в импровизированную гостиную вошел опрятно одетый лакей и с профессиональной сноровкой явил экспонатам вазу моченых яблок, полдюжины бахрушинского пива и сковороду жареной колбасы. По танцевальной зале прошел сквознячком изумленный вздох.

1-й Зритель. Эх, мать твою восемь-на-семь! Ты посмотри, Марфуша, что эти гады лопают, вместо того чтобы строить социализм!

2-й Зритель. Сейчас, видать, опохмеляться будут. Я это самое пиво в последний раз лицезрел, как сейчас помню, прошлого года 25-го октября.

3-й Зритель. Я сейчас очень даже понимаю, чему нас учит товарищ Ленин и что такое классовое чутье.

4-й Зритель. А я понимаю наоборот. Правильно, культурно опохмеляются эксплуататоры, не то что мы, рвань подзаборная, рассолом да первачом.

Однако же по ту сторону забора реакция на предложенные яства была иная, – заложники посмотрели на лакея с подносом в некотором даже недоумении, словно им что-то совсем постороннее принесли.

Вульф. Это что у вас там, голубчик, я сослепу не пойму?

Лакей. Товарищ Мымриков завтракать приказали. Мое дело маленькое: мне велят маринованные гвозди подать на первое – я подам. Оно, конечно, к завтраку полагается овсянка, кофе со сливками, яичко всмятку, фромаж со слезой – я так товарищу Мымрикову и докладывал, – а он говорит: международная обстановка диктует свои права.

Сидоров. С международной обстановкой мы после разберемся, а вот пиво подай сюда. Ваша бывшая светлость – присоединяйтесь!

Чемоданов. Благодарю вас, ваше степенство, время не дозволяет, а впрочем, я бы выпил стакан «виши».

1-й Зритель. Ишь, паразит, гнушается угощением, нос воротит, какую-то «виши» ему подавай!

2-й Зритель. Ты, лапоть, хоть знаешь, что есть «виши»? Это же просто-напросто такая заграничная зельтерская вода!

Марфуша. А чего вон тот лысенький все над какими-то скляночками колдует? Поди, против трудящихся яд вострит…

2-й Зритель. Это он химией занимается, темнота! Наука такая есть, химия! Эта самая наука следит, чтобы из ничего получалось чего-то, например, самогон из опилок или каша из топора.

3-й Зритель. Скажите, пожалуйста, какой романтизм! А я-то, по своему бескультурью, думал, что господа с утра до вечера мадерой увлекаются и говорят разные беспочвенные слова.

4-й Зритель. Разные бывают господа.

1-й Зритель. И то сказать: я вот на них критику навожу, а ведь мне, сукину сыну, наш барин в шестнадцатом году сломанную лобогрейку подарил. Бери, говорит, Иван, все равно песенка наша спета, не сегодня-завтра исподнее отберут!

Видимо, оттого, что забор в русской традиции имеет большое психологическое значение, заложники как-то вдруг осмелели, и даже проститутка вылезла из своего укрытия, приблизилась к поэту Иванову-Степному и взяла его за рукав.

Проститутка. Имейте в виду, мужчина: ежели что, я тут.

Выездная. Послушайте, мадемуазель, ведите себя прилично. Это все-таки не панель!

о. Восторгов. А любопытно было бы узнать, какая связь существует между мочеными яблоками и международной обстановкой? Или это просто-напросто игра слов?

Вульф. Видите ли, большевики – это вообще необъяснимое явление природы, потому что у них как-то по-особенному устроена голова. Отсюда холера в Астраханской губернии может зависеть от положения Юпитера, а упадническое направление в поэзии – от урожайности зерновых. Я не удивлюсь, господа, если завтра большевики объявят, что изобретение Гуттенберга мешает им разжечь мировой пожар.