Петергаз. Пушкин, Подушкин, Кукушкин, Сушкин…

Иванов-Степной тем временем расхаживал из угла в угол, что-то бормоча себе под нос, Выездная следила за ним привораживающими глазами, Чемоданов все возился со своим штаммом, проститутка подкрашивала губы красным карандашом.

Сидоров. Насчет тактики со стратегией я, конечно, ни в зуб ногой, но вот батюшка уже седьмую взятку берет при шестерной игре – это уже разбой!

Петергаз. Это… ваше преподобие, что за шутки в урочный час! Что за шутки, я тебя спрашиваю, долгогривый, или тебе твоя шкура не дорога?ґ Это же надо, какое редкостное нахальство – при чистых семи взятках заказывать шестерную без козырей!

Вульф. В лучшие времена за такие проделки полагалось шандалом по голове.

о. Восторгов. Обчелся, господа, простите великодушно!

Петергаз. Может быть, ты и обчелся, но я тебя за такую вылазку могу свободно отправить на небеса.

Сидоров. И поделом!

Чемоданов. Послушайте, господа, нельзя ли потише? Из-за ваших воплей у меня получается какая-то ерунда!..

Проститутка игривой походкой приблизилась к Иванову-Степному и взяла его за рукав.

Проститутка. Ну что вы все ходите и бормочете, как психический? Пойдемте лучше за трельяж. Лафиту не лафиту, а чепуховинку какую вы мне все же пожалуйте за труды.

Выездная. Послушайте, барышня, это уже слишком! Я женщина благородная, вдовая, но если вы меня выведете из терпения, то я ни на какую теодицею не посмотрю!

Иванов-Степной.

Екклезиаст сказал: все суета сует,

Поэт же говорит: все суть стихи и песни.

Песнь песней, стих стихов – они звучат

В молчанье скал и шепоте влюбленных,

В эфире ночи и сиянье дня,

И посему поэт не сочиняет,

А жадно пьет из чаши бытия,

Как пьет пчела живительный нектар,

И после в мед его перегоняет…

Вульф. Кстати, о самогоне, господа. Таковой, как известно, появился только в 1917 году, то есть четыре года спустя после того, как вступил в силу «сухой закон». А прежде на Руси горячительное делали не из табуреток, а из лучших сортов пшеницы – недаром народ пил, но как-то держал себя в руках. И что же: понадобилось всего четыре года «сухого закона», чтобы революционные настроения ослепили пролетариев и крестьян… О чем это говорит?

Петергаз. Это говорит о том, что ежели у господина Сидорова на руках длинная масть, то мы заходим с бубен.

Выездная. Это говорит о том, что если русский народ не пьет, то он опасен, как голодный волк. Уж лучше пускай он безобразничает в пьяном виде, чем я буду смотреть в его трезвые доисторические глаза.

о. Восторгов. Вы бы полегче, матушка, честное слово, а то товарищ Мымриков нам задаст.

Сидоров. Да он давно дрыхнет, без малого не стоймя! Вот он, голубчик, пристроился в уголке и только ротиком шевелит.

Петергаз. Как тут не заснуть ненароком, когда товарищ Мымриков весь в борьбе. Ему в баню сходить некогда, он как жена пахнет, и то забыл. Эй, длинногривый, и ты заснул? Давай, объявляй игру.

о. Восторгов. Вот, помню, картежничали мы у пристава Сумарокова году, дай бог памяти, в одиннадцатом, что ли, под самое Рождество. Так верите ли, господа, я три «мизера» подряд взял!

Выездная. Господи! Одиннадцатый год!.. Елка в Благородном собрании, юные подпоручики с серыми глазами, свечи в канделябрах, белая хризантема в бокале «вдова Клико»…

Иванов-Степной.

А певчих хор?

А ход на Водосвятье?

Гаданье, Вифлеемская звезда?

И шибкий бег саней ночной порою

Вдогонку за бренчаньем бубенцов…

Сидоров. А селянка на сковородке? А расстегаи с вязигой? А гурьевская каша под «божоле нуво»?

Вульф. Да, действительно, эти рождественские балы!.. Вальс этот головокружительный – трам-па-па, трам-па-па – и чувство такое, словно тебе приделали ангельские крыла! Что там говорить: сон был сказочный, а не жизнь! Госпожа Выездная, я у ваших ног! Умоляю, в память минувших дней, – один тур счастья хотя бы под трам-па-па!

Петергаз. Зачем же под трам-па-па? Если желаете, я вам сыграю «Собачий вальс».

Заведующий губпросветом уселся за пианино, поправил прическу и довольно ловко заиграл пресловутый вальс. Полковник Вульф с вдовой Выездной закружились в танце, фабрикант Сидоров, прослезившись, достал носовой платок, посветлевший о. Восторгов тем временем оглаживал свою бороду и в такт музыке постукивал пальцами по ломберному столу. После Петергаз заиграл вальс «На сопках Маньчжурии», но уже с запинками, Выездную подхватил от полковника Иванов-Степной, рюриковичу Чемоданову было ни до чего.

Проститутка. А я новомодный танец «матчиш» могу сплясать!

1-й Зритель. Неужели эти шельмы таким манером прохлаждались от царя Гороха до наших дней?

2-й Зритель. Как кто. Один барон, у которого, между прочим, на Большой Дворянской улице было четыре дома, на каторгу отправился, чтобы только этим танцам пришел конец.

3-й Зритель. А по мне, уж лучше танцы, чем наше народное времяпрепровождение: нажрался сивухи, поучил свою бабу и пошел мостовую мордой полировать!

Марфуша. И до чего же хорошие господа! Обходительные такие, веселые, слова черного от этих херувимов не услыхать. А из твоего поганого рта, Иван, только и слышишь, что «хэ» да «пэ»! Ей-богу, расчудесные господа! А их, несчастных, в клетку и под замок…

4-й Зритель. А мы прозябали у себя в Коровьей слободе и знать не знали, что бывает такая жизнь.

о. Восторгов. Однако на позапрошлой неделе встречаю я это господина бывшего пристава Сумарокова, а он мне и говорит: «Я, – говорит, батюшка, – в „сочувствующие“ записался, Бебеля читаю, с прислугой принципиально из одной миски ем». Это пристав-то Сумароков, который гонял социалистов, как бродячих собак, говел два раза в году, под святую Пасху и Рождество! Вот до чего причудливый наш народ.

Сидоров. Какой причудливый, просто сволочь! Положим, французский булочник, он с утра до вечера булочник, а наш оболдуй с утра похмеляющийся – такое у него политическое убеждение, – в полдень народник, в обед черносотенец, после обеда никто, потому что он после обеда спит, а к вечеру он эсер…

Вульф. Кстати, известно ли вам, господа, почему московский люд растерзал Дмитрия Самозванца на маленькие куски?

о. Восторгов. Это у Чемоданова надо спросить, он фамильно через Лжедмитрия пострадал.

Чемоданов. Меня хоть сейчас на куски изрежьте, мне безразлично, потому что я только что закончил годовой труд!