Коростель увидел человека, стоящего на ночном берегу реки. Рядом лежал кто-то еще, то ли спал, то ли просто отдыхал. Человек был закутан в плащ, невысокого роста, и фигурка его на фоне темной воды была удивительно тонкой и хрупкой для мужчины. Хотя, может быть, это был обман зрения. Ян не чувствовал себя, не знал, где он сейчас находится, но лицо человека было обращено к нему, он это знал.

– Слушай, Ян Коростель по прозвищу Дудка, – произнес человек у реки. – Слушай и запоминай, ибо время мое коротко. Сон длинен только для спящего, для тех же, кто населяет ваши сны, время мимолетно. Мне трудно говорить долго, поэтому я тебе просто покажу.

– Кто ты? – испуганно спросил Коростель. Сон был слишком явным, и ему показалось, что он различает даже легкий гнилостный запах тины, идущий от прибрежной воды.

– Я не могу назвать своего имени, – ответил человек у реки. – У снов – свои законы, и я, чтобы иметь возможность говорить с тобой, обязан их соблюдать. Смотри же.

Ян поднял ладонь. В ней лежало зеркало, маленькое, обрамленное простой деревянной рамкой на манер картины с незамысловатой резьбой в виде изогнутых листьев и веток.

– Это – зеркало Валанда, – сказал человек у реки. – Заглянув в него, можно узнать свою будущность. Но это нельзя сделать во сне.

– Зачем же оно мне? – удивился Ян. Зеркало не отражало абсолютно ничего, поверхность его была гладкой, матовой и тусклой.

– Ты можешь увидеть в нем сны, Ян Коростель, – пояснила фигура в плаще. – Это иногда бывает важнее – правильно прочитать сны. И это избавит тебя от леденящего ужаса перед неизбежностью.

Ян был озадачен. Впервые во сне он слышал само слово «сон». Тут было что-то не так.

– Зачем мне смотреть на сны в твоем зеркале, когда я могу видеть их и так, просто закрывая глаза?

– Ты видишь только свои сны, Ян Коростель. Зеркало Валанда покажет тебе сны другого человека или даже нескольких.

– Зачем они мне? – воскликнул Ян. – Мне, между прочим, хватает по горло и своих снов, особенно всяких страстей и ужасов.

– Ты увидишь то, что поможет тебе и твоим друзьям. Это мой сон, но я попытаюсь поймать и несколько других. И береги время – мы снимся вам только в определенные дни.

– Кто это – мы? – не понял Коростель. – Тебе не надоело еще говорить загадками?

– Это не загадки, – ответил человек у реки. – Отнюдь. Думаю, ты все поймешь утром. Или же утром следующего дня. Ведь такие сны помнятся только по утрам.

– А откуда у тебя это самое зеркало? – продолжал допытываться Коростель. – Ты кто – волшебник? Откуда ты пролез в мой сон?

– Я не волшебник, – покачал головой человек. – И уже никогда им не буду. Я не пролезал в твой сон. Просто я тебе снюсь, и ты мне тоже. И я хочу извлечь из этого выгоду.

– Для кого?

– Для тебя… Для себя… Для твоих друзей. Да мало ли для кого! А зеркало мне тоже только снится. Поэтому я и даю его тебе, ведь во сне можно сделать все, что угодно, верно?

На этот раз Коростель не нашелся что ответить, а фигура в плаще сделала жест, который мог выражать только нетерпение.

– Торопись же, Ян Коростель. Зеркала недолговечны, а в наших снах – особенно. Смотри и запоминай.

Матовая поверхность полированного стекла стала расти, постепенно перетекая за рамку, и Ян увидел перед собой ступеньку. Повинуясь какому-то необъяснимому наитию, будто кто-то подталкивал его сзади, Коростель шагнул на эту ступеньку, ведущую неведомо куда, и перед ним открылось окно. В окно немедленно ворвался бешеный морской ветер, завывая и хлопая створками. Ян подошел к окну и глянул вниз.

Глубоко внизу, на берегу бились о скалы волны. На большом плоском камне, причудливо отполированном морем, стоял человек в монашеской рясе и высоком, остром колпаке. Высунувшись из окна и оглядевшись вокруг, Коростель не увидел никаких стен башни или вышки, из окна которой он сейчас смотрел вниз. Его окно словно парило или висело, оставаясь неподвижным в воздухе, и Ян судорожно вцепился в подоконник. При этом он тут же ощутил предательскую слабость и противное щекотание внизу живота, что Коростель всегда чувствовал только на большой высоте. Видение вдруг стало приближаться, будто у Яна глаза превратились в зоркие очи какого-нибудь морского орла; он видел все детали одежды человека в колпаке, развевающиеся на ветру седые волосы, брызги пены, летящие на его одежду, и маленькое темное пятнышко, быстро летящее над морем. Пятнышко росло медленно – это была какая-то мелкая птица, и человек на камне ждал ее. В какой-то миг вздыбившийся морской вал едва не захлестнул отважного летуна, но пернатый смельчак взмыл вверх, едва ли не из последних сил, прорвался сквозь водяную завесу и устремился к человеку, поджидающему его на камне. Под ногами человека с плеском разбивались волны нарождающегося шторма. Седоволосый протянул к морю ладони, сложенные лодочкой, и через несколько мгновений ему в руки камнем упал с неба маленький коричневый воробей, издавший при этом громкое чириканье, не то от страха, не то от радости быть спасенным.

Человек в колпаке прижал его к груди, словно воробей был бесценным сокровищем, наклонился к птице и что-то прошептал ей, а может, просто согрел ее дыханием. Потом он торжествующе что-то крикнул морю, повернулся и, весьма довольный, едва не приплясывая на ходу, быстро исчез между скал. Земля, утесы и море под Яном тут же подернулись рябью, на миг исчезли, и Коростель увидел прямо перед собой человека, сидевшего за столом. Он сидел, отвернувшись от Коростеля. На столе горела свеча на маленьком блюдце, стояла миска с остатками какой-то снеди, а в руке человек держал острый нож. Он делал им себе на ладони маленькие надрезы, и оторопевший Коростель неожиданно почувствовал, как что-то тонкое и острое будто бы тоже разрезает ему руку именно в том месте, где вел сейчас лезвием незнакомец. Большая и темная, как сургуч, капля крови показалась на руке человека, медленно поползла по коже, миновала ребро ладони и вдруг звучно шлепнулась на край блюдца под свечой. Ян вскрикнул от неожиданности, и человек резко обернулся. Ян даже отшатнулся. Этого человека Коростель узнал бы в обличье любого сна. Перед ним был Птицелов.

Где-то далеко от острова Колдун, на высокой горе, вздымавшейся над лесом, где царил вечный май, спала деревянная кукла. Она была окрашена в черно-белые тона, а на одном боку ее заметно облупилась краска, то ли от влажности, то ли наоборот – от жара огня. Кукла, разинув рот, оглушительно храпела. Возможно, именно по этой причине она и была выдворена из маленькой избушки, где ночевали старая друидесса и Лисовин. Нужно было отдохнуть перед завтрашним днем, обещавшим большие перемены. Но Гвинпин не обижался. Он спал и видел сны – необычные, причудливые, и человеку, наверное, не совсем понятные. Он видел сны деревянных кукол.

Гвиннеус не обратил особого внимания на человека в плаще и остроконечном колпаке, стоящего на плоском камне. Зато птица его весьма заинтересовала. Он сроду не видел, чтобы воробьи летали в шторм над бурным морем. Правда, Гвинпин и бурного-то моря никогда не видел, как, впрочем, и спокойного – тоже. Но сразу его узнал. Море было во сне именно таким, каким Гвинпин его себе и представлял, поочередно дергая две тяжелые занавески, раскрашенные под цвет бурных синих волн и белой пены. Это случалось ему частенько в маленьких пьесках, когда деревянный философ таскался по свету с бродячей труппой зорза Кукольника. Зато Гвинпин видел в своей жизни воробьев, причем видел во множестве и сразу понял, что это – неправильный воробей. Таких воробьев просто не бывает, Гвинпин это знал и не верил этому воробью. Поэтому он не верил и этому человеку, а значит – и его морю. Оставалось только решить, верить ли этому сну.