Поглядев на карту и сравнив расстояние между Нуку-Хива и Хива-Оа с огромным пространством между ними и другими островами, Атеа с сомнением произнес:

— Разве туда можно добраться на лодке?

— Конечно, нет. Остается только одна возможность: пробраться на какое-то судно. Это очень большой риск, но я не вижу другого выхода. Люди губернатора обшарят весь остров, и если ты останешься здесь, тебя непременно найдут. Тебе придется бежать, а я обязательно составлю письмо о том, что здесь происходит, и отправлю его во Францию. Питоле должен заниматься тем, для чего сюда прислан, а не устраивать гладиаторские игры.

— Когда мы должны уйти?

— Лучше поздно вечером. Полагаю, к этому времени солдаты устанут и прекратят поиски. И… еще: ты не знаешь, куда попадешь, потому лучше, если на тебе будет крест. К христианам и язычникам относятся по-разному.

— Хорошо. Благодарю вас за то, что вы готовы меня спасти, хотя вам и известно, что я не верю в вашего Бога.

Отец Гюильмар с сожалением вздохнул. Большинство туземцев с их простодушием и не проснувшимся умом впитывали все новое так, как растение пьет воду, но Атеа с его необузданной натурой не поддавался ничьим влияниям.

— Христос умер за нас, Он любил людей и завещал нам заботиться о ближних. А еще Он призывал нас избавляться от гордыни.

Пробираясь к берегу, Атеа и Моана увидели издали, что за ними идет погоня. Возможно, солдаты никуда не ушли и, затаившись, следили за домом отца Гюильмара?

Стояло безветрие. Тени напоминали длинные копья. Цветы на деревьях застыли, будто канделябры. Атеа казалось, что затухающий солнечный диск протянул по морю огненный путь, по которому он, бывший арики и нынешний изгнанник, должен был следовать к своей цели.

Скалы почти ответно нависали над узкой полоской берега. Внизу кипел прибой. Спуска не было. Оставалось прыгнуть вниз.

— Ты готова, Моана?

Неожиданно она отступила.

— Нет.

— Почему?

— Очень высоко.

В его глазах появилась решимость.

— Ты можешь это сделать, я знаю. Я буду держать тебя за руку. Не бойся, мы выплывем. У меня хватит сил.

— Нет, — повторила она.

Атеа смотрел испытующе.

— Не хочешь следовать за мной, плыви на Тахуата, к отцу. Неужели ты хочешь остаться с французами?!

— Я бы отправилась к отцу, дело не в этом, — призналась Моана. — Здесь и впрямь высоко. Я думаю не о себе. Я жду ребенка. У тебя хватит сил, а достанет ли у меня, не знаю. Если я неудачно прыгну и ударюсь о воду, то могу его потерять.

Он мгновенно отдалился, похолодел. На его губах затрепетала недобрая усмешка.

— Ждешь ребенка от француза?

— Это неважно, — мягко произнесла она. — Разве ты не хотел бы иметь детей? От Эмалаи?

Его взгляд сделался задумчивым, далеким.

— Конечно, хотел бы. Мальчика и девочку. Пусть бы сын был похож на меня, а девочка… на тебя, Моана.

— Почему? — удивилась она.

— Почему не на Эмалаи? Потому что она одна такая. Я хочу остаться жить, чтобы продолжать думать о ней.

— Я уверена в том, что ты спасешься, — убежденно произнесла Моана. — Ни наши боги, ни твоя мана не дадут тебе погибнуть.

Атеа с благодарностью сжал руку девушки. Потом приблизился к краю бездны и заглянул в нее, а после отошел и взял разбег.

Его тело вошло в воду почти под прямым углом. Это был красивый полет — не в пучину смерти, не в бесконечность, а просто в другую жизнь.

Проводив Атеа взглядом и мысленно пожелав ему удачи, Моана собралась с духом и бесстрашно обернулась к преследователям.

Прошло два дня, а Эмили все еще ничего не знала о своей дальнейшей судьбе. Ей позволили написать короткое письмо Элизабет Хорвуд, в котором она умоляла о помощи. Окажись Эмили на месте своей матери, она немедленно бросилась бы на выручку, но та не появлялась.

Ей стоило большого труда не погрузиться в состояние безволия и тоски. Она очень боялась, что в какой-нибудь страшный миг чаша ее надежды опустеет.

Эмили пыталась прикинуть, на сколько дней хватит денег, которые она дала миссис Оуэн. Явно не на неделю. Придется куда чаще обращаться к кормилице, а значит…

Что станет делать миссис Оуэн, когда деньги закончатся? Куда отнесет детей?!

На третий день Эмили отправили в Ньюгейтскую тюрьму, дожидаться суда и приговора.

В этой обители зла было пять этажей, камеры напоминали выгребные ямы. Тюрьма была пропитана запахом немытых человеческих тел. Не менее грязны были и души ее обитателей.

По иронии судьбы в тот день небо над головой было безоблачно чистым, а воздух — прозрачным и теплым. Эмили казалось, что она видит и солнце, и небо последний раз в жизни.

Когда ее втолкнули в камеру, ей сразу почудилось, будто она очутилась в аду. Здесь, в страшной тесноте, духоте и грязи содержалось множество женщин самого разного возраста. Кто-то лежал, другие сидели на нарах, приподнятых над полом на десять дюймов и покрытых вонючими одеялами и полусгнившей соломой. Уборные заменяли большие деревянные кадки, стоявшие по углам.

Казалось, никто не обратил внимания на новенькую, но Эмили заметила, что к ней присматриваются.

Вскоре к молодой женщине подошла неопрятная старуха с гноящимися глазами и беззубым ртом.

— Привет! — дружелюбно промолвила она. — Как тебя зовут и почему ты здесь?

Несмотря на подавленность и страх, молодая женщина заставила себя ответить:

— Эмили Марен. Меня отправили в тюрьму ждать суда. Надеюсь, скоро я выйду отсюда.

Старуха покачала головой.

— Многие ожидают приговора годами. У матушки Виктории слишком много дел. Ей не до нас.

— Кто такая матушка Виктория?

— Наша королева.

Годами! Эмили закрыла лицо руками и помотала головой. Когда она отняла ладони, ее лицо казалось настолько изменившимся, что ее трудно было узнать.

— У меня грудные дети! Что с ними будет?!

— У всех есть дети.

— Я невиновна!

— Все так говорят, — спокойно ответила старуха и добавила: — Сколько бы ты ни твердила, что ничего не делала, тебя все равно осудят!

— Меня не должны судить в Лондоне, — сказала Эмили, — я приехала из Франции.

Стоило ей произнести эти слова, как одна из прислушивавшихся к разговору женщин встала со своего места и приблизилась к ней вихляющей разнузданной походкой.

— Француженка?! А я-то думаю, откуда в нашем притоне взялась такая красотка! — развязно произнесла она. — С тебя денежный взнос! Ставь нам выпивку.