– Для меня – личное. Наверное, хорошо тому, кто способен выкинуть чужую беду из головы: мол, я тут ни при чем. Однако не все могут похвастаться таким умением.

– Я не то хотел сказать.

– Разве? А чего ты хотел? Иметь кубинку-любовницу, чтобы она с тобой спала, а мысли свои держала при себе? Я должна притворяться, будто не замечаю, как моя страна рушится у меня на глазах, как гибнут мои соотечественники, как детей, оторванных от родителей, вывозят за границу?

– Я никогда не вел себя с тобой, как с любовницей.

– А твоя невеста однозначно воспринимает меня именно в этом качестве.

Ник бледнеет.

– Да, – продолжаю я, – на той вечеринке мы с нею чудесно пообщались в дамской комнате. Она очень успокоила меня тем, что не возражает против наших отношений, поскольку я освобождаю ее от удовлетворения твоих… как же она выразилась? Ах да, «низменных потребностей».

– Черт! – вырывается у него.

– Я не сержусь. Она права. К тому же я больше не могу делать вид, будто между нами не стоит политика. Что там случилось? – спрашиваю я с вызовом. – Люди погибли из-за того, что ваше правительство не поддержало кубинцев, когда у них появился шанс?

– Так, по-твоему, операция в заливе Свиней провалилась по моей вине?

Сейчас я и сама не знаю, зачем коснулась этой темы: потому ли, что эта рана глубже других, или потому, что говорить о ней проще.

– В чем там было дело? – настаиваю я.

– Наш план не сработал.

– Я заметила. Но это не объяснение.

– Я не знал, что должен объяснять тебе такие вещи.

Из всех его возможных ответов этот самый болезненный.

– Ты один из приближенных Кеннеди, разве нет? Как он относится к вторжению на Кубу?

– Президент оказался в неловкой ситуации. Никто уже не верит, что дело могло обойтись без вмешательства ЦРУ, и чем активнее администрация отрицает свое участие, тем катастрофичнее последствия. Он должен открыто признаться: да, мы совершили ошибку, но мы сделаем все возможное, чтобы ее исправить. Иначе он будет иметь жалкий вид.

– Думаешь, он действительно осознает свою вину и попытается ее загладить?

– Не знаю.

– И почему же все так вышло? Произошел какой-то сбой?

– Вряд ли это было подстроено намеренно. Кеннеди не меньше других хочет свергнуть режим Кастро.

– Перестань.

– Правда!

– Почему же он не обеспечил тем, кто высадился на Плайя-Хирон, достаточную поддержку? Почему Соединенные Штаты не желают использовать для свержения Фиделя свою мощь? Мы с тобой оба знаем, что, если бы руководство страны этого захотело, у нас сейчас был бы совсем другой разговор.

– Потому что это выглядело бы как вмешательство в дела другого государства. Мы не можем просто так свергать чужие правительства, даже если они нам не нравятся.

– А разве не этим американцы занимаются по всему миру? Не говори мне, будто Куба какая-то особенная. Потом режим Фиделя – вовсе не то, чего хотят кубинцы. Знаешь, сколько людей участвовало в Движении 26 июля? Всего-то несколько сотен. И они захватили власть над всей страной.

– Потому что им никто не оказал противодействия. Недовольные либо уже эмигрировали, либо делают это прямо сейчас. Мы попытались помочь вам вернуть вашу страну. Но попытка провалилась.

– Не надо подавать все так, будто вы здесь ни при чем, будто Соединенные Штаты не стояли с самого начала за кулисами. Ты себе не представляешь, каково было жить при Батисте. Он создал вокруг себя вакуум, чтобы никто не мог отнять у него власть. А вы помогали ему оружием и сахаром…

– Ты действительно хочешь поговорить о сахаре?

Я морщусь.

– Мне не преодолеть этот барьер. Я не могу воспринимать наши отношения изолированно от всего. Не могу себя уважать, если я сплю с тобой здесь, а на людях вижу тебя с невестой. Не могу делать вид, будто мне безразлично, что ваше правительство не помогает моей стране, а только делает хуже. Не могу закрывать глаза на поступки президента, с которым ты дружишь.

– Это просто политика. Мы вполне можем оставить ее в стороне, если захотим.

– В том-то и проблема. Для меня политика – это не «просто». Это моя жизнь, это было жизнью моего брата. Он погиб, борясь за лучшее будущее для Кубы. Разве о таком можно забыть?

– А если вашей мечте не суждено сбыться? Что тогда? Ты вечно будешь, как вдова, горевать по стране, которая существовала только в твоем воображении?

Я устала. Я так устала! Причем сейчас я ощущаю особую усталость от попыток объяснить свои чувства тому, кто меня не понимает и, видимо, никогда не поймет. Он был на войне, потом вернулся с нее и успокоился. Он не представляет себе, каково это – воевать всю свою жизнь.

– Для меня это личное. Для меня это все.

– Ты подвергаешь себя опасности.

– Гораздо большей опасности подвергли себя те, кто участвовал в той операции и чьи судьбы сейчас в руках Фиделя. Я видела его тюрьмы и знаю, как он поступает с теми, кого считает изменниками.

– Они тебе не братья.

– Но могли бы ими быть. Президент что-нибудь предпринимает для их спасения?

– Он обдумывает условия сделки.

– А Фидель?

– То, чем я с тобой делюсь, должно остаться между нами. Нельзя допустить, чтобы это просочилось в прессу. Дело серьезное. На карту поставлены человеческие жизни.

Я киваю.

– Правительство считает, что Фидель пойдет на переговоры. Оставив всех пленных у себя, он ничего не выиграет, скорее наоборот. А так он может использовать их как козырь, который ему сейчас очень нужен. Они вернутся. Только ради этого мы должны чем-то пожертвовать.

Я делаю глубокий вдох, и меня словно прорывает.

– Эдуардо участвовал в этой операции. Я понятия не имею, что с ним: жив ли он или сидит в тюрьме.

По выражению лица Ника я понимаю: мои слова для него не новость.

– Мне жаль. Я знаю, что он для тебя важен.

Я не возражаю. Ник прищуривается.

– Я видел вас в тот вечер на балконе. Он тебя хочет, да?

Между нами повисает не заданный Ником вопрос: «А ты его?»

– Он мой друг.

– Пока да, но он явно претендует на большее.

– Ты не имеешь права ревновать.

– Почему?

– Потому что у нас нет будущего, – говорю я уже не зло, а осторожно и мягко: эти слова пойдут на пользу и Нику, и, наверное, мне тоже.

– Думаешь, я не знаю? – Он горько смеется. – Может, однажды твой Эдуардо выйдет из тюрьмы, и ваша дружба перестанет быть только дружбой. Ты посмотришь на него по-новому и увидишь то, из-за чего вокруг него весь сезон увивались все женщины – что бы это, черт возьми, ни было. К тому же он тебе идеально подходит: у вас общие взгляды, общее прошлое. Только им, в отличие от тебя, движет не любовь к Кубе. Он оппортунист до мозга костей. Однако по нынешним временам это не самый большой недостаток. Может, даже достоинство, если учесть, какая идеалистка ты. Вы будете уравновешивать друг друга. Раз он тебя любит, то не даст тебе себя погубить.