Возникли многочисленные административные трудности, связанные с передачей припасов и попыткой заменить в карельских батальонах британских офицеров на русских, что еще больше осложнялось большими расстояниями между нашим штабом и соответствующими частями. У Хитона в Юшкозере возникло много проблем, самой сложной из которых было обеспечение дополнительного речного транспорта: карелы категорически возражали против того, чтобы все их лодки разом оказались поблизости от Кеми, поскольку были уверены, что русские попытаются конфисковать их, едва закончится эвакуация союзников. Сложилось безвыходное положение, и мне пришлось спешно приехать в Кемь на одном из морских охотников, который в этом случае выполнил свою работу на отлично — в Кеми я успел решить вопросы с транспортом, уладил несколько других срочных дел и в тот же день еще до полуночи вернулся в Сумский Посад.

Неохота, с которой карелы предоставили свои лодки, отражала их настроения после реорганизации полка. Они стали молчаливыми и осторожными, а их поведение — серьезным, что очень контрастировало с жизнерадостностью прежних дней. Я не знаю, стали ли им известны намерения генерала Мейнарда разоружить их. Он рассказал мне об этих планах и, без сомнений, обсуждал их с некоторыми офицерами из своего штаба, однако по этому поводу у меня были только самые мрачные предчувствия, и, когда он спросил мое мнение, я ответил, что потребуется шесть месяцев и британская пехотная дивизия, чтобы хотя бы отчасти претворить эти планы в жизнь. Я также напомнил генералу о специфике этой страны и о характере ее народа. К моему огромному облегчению, от этих намерений отказались, но независимо от того, была ли у карелов точная информация о намерениях генерала по поводу их разоружения или нет, я знал, что они очень тонко чувствовали его отношение к себе и, как следствие, с подозрением относились ко всем его приказам, которые затрагивали их интересы. Чтобы добиться исполнения приказов, мне приходилось лично разъяснять их и давать что-то вроде персональной гарантии честных намерений, стоявших за ними. У меня не было желания сообщать об этом состоянии дел в штаб-квартиру главнокомандующего, так как это не принесло бы никакой пользы и лишь усилило бы взаимное недоверие.

Я не сомневался тогда, и сейчас не сомневаюсь, что если бы карелы в тот момент обратили оружие против нас, то наша эвакуация с севера России прошла бы с заметными трудностями.

Мне удалось сохранить полное доверие со стороны карелов, и те, кто служил вместе с нами на онежской дороге, были отличными парнями, надежными и сообразительными. Более того, их доклады всегда отличались разумностью и оперативностью. Из этих докладов было очевидно, насколько упал боевой дух большевистских войск в Онеге. Любая демонстрация силы с нашей стороны не встретила бы серьезного сопротивления; с другой стороны, обреченная на неудачу атака с теми немногими солдатами, которые были в нашем распоряжении, привела бы к тому, что к ним бы вернулась уверенность в своих силах и в будущем они оказали бы более упорное сопротивление. Неудивительно, что мы обрадовались, узнав о подкреплениях, присланных для освобождения города. Однако до того, как это произошло, большевики сами ушли из Онеги, причем предварительно подожгли многие из основных зданий и забрали с собой столько награбленного, сколько смогли унести. Лишь на южной окраине города был оставлен маленький отряд — не столько для защиты города, сколько для наблюдения.

На следующий день в Онегу без какого-либо сопротивления вступили войска генерала Айронсайда из архангельской группы. Теперь, когда были достигнуты все цели и закончился период активной и полезной деятельности в этом районе, нашей единственной задачей оставалось содержание разведывательных постов в Нюхче и Сумском Посаде. В начале сентября они были переданы в распоряжение русского отряда, переведенного с юга из-под командования генерала Прайса. Оставив Менде в Сумском Посаде, где ему нужно было решить какие-то мелкие личные вопросы, я вернулся на железнодорожную станцию в Сороке.

На станции я обнаружил поезд с британскими войсками, возвращавшимися в Мурманск. Пробравшись к вагону с целыми, не разбитыми окнами, я вскарабкался на посадочную площадку (в Сороке, как и на всех других станциях на севере, не было платформ) и радостно поздоровался с хмурым майором и безукоризненно чистым капитаном, которые сообщили мне, что вагон был предназначен исключительно для офицеров! Это напомнило мне, что моя форма имела весьма потрепанный вид. Однако я разглядел в ситуации и забавную сторону, на ломаном английском попросив у них разрешения остаться. Ответом был совершенно неучтивый отказ, после чего я посоветовал им поискать другой вагон, где им никто не стал бы мешать обсуждать завоеванную славу. Это был удар ниже пояса: согласно сообщениям, их соединение допустило ряд грубых просчетов, из-за которых и было преждевременно отозвано. Естественно, это вызвало их негодование.

Проглатывая нарастающую ярость, майор спросил у меня, являюсь ли я офицером, однако мой ответ, хоть и не пролил свет на это обстоятельство, разозлил его еще больше, и наш разговор закончился тем, что он сквозь зубы пробормотал мне несколько пожеланий о не очень светлом будущем.

Когда мы приехали в Кемь, я решил, что шутка затянулась, и пригласил их выпить вместе со мной. К сожалению, этого было недостаточно, чтобы установить дружеские отношения, и я не очень сожалел, когда наше относительно недолгое совместное путешествие подошло к концу.

В Кеми меня ожидало несколько беспокойных недель, во время которых нужно было решить все административные вопросы, связанные с бухгалтерией районного управления. Это было осложнено постоянной сменой валюты и колебаниями ее курса. Часть подразделений получала зарплату в «британских» рублях, призванных заменить русские эквиваленты, в то время как остальным платили старыми рублями, которые постепенно утрачивали свою стоимость и, в конце концов, вообще перестали что-либо стоить. Однако, несмотря на всю эту путаницу, капитан Гиллинг продолжал вести тщательный учет, и у нас не возникло трудностей со сдачей отчетности.

Батлер, которому помогал Робинсон, выдал зарплату солдатам Карельского полка и его различных подразделений. Здесь также не возникло никаких трудностей с отчетностью. Эти два офицера также вели учет средств Фонда вдов и сирот. Когда его передали карелам, он имел позитивный баланс, на котором находилось примерно 600 фунтов стерлингов и работоспособная моторная лодка, а также значительное количество товаров и снаряжения.

Была предпринята еще одна попытка убедить карелов сдать пулеметы и боеприпасы к ним, но и она, боюсь, совершенно не удалась, так как все ручное оружие имело тенденцию самым мистическим образом исчезать под различными предлогами, и проведенное расследование показало, что единственным оружием, остававшимся в Кеми, были старые французские винтовки, к которым здесь было не найти патронов.

Те русские жители из гражданского населения Кеми, кто был дружелюбно расположен к союзникам, с ужасом ожидали нашей эвакуации, уверенные, что она станет прелюдией к их преждевременной смерти от рук большевиков, которые неизбежно должны были занять округ после нашего ухода. Слишком во многих случаях эти мрачные предчувствия оказались верными. У местных жителей появилась слабая надежда, когда прошел слух, что их эвакуируют вместе с нами и дадут убежище в Англии, но вскоре пришло официальное опровержение, и им осталось лишь с отчаянием и фатализмом ожидать свою судьбу.