Самолет «нырнул» в воздушную яму и Надия замолчала, Давид взял ее за руку.

– И что было с ними потом?

– С кем?

– Ну, с теми, из самолета… До куда они дошли?

– А никуда они не дошли… Восемнадцать лет спустя случайно нашли их останки в сотне километров от места крушения. Они шли по направлению к Средиземному морю, но до моря им оставалось пройти еще семьсот километров… Сахара никогда не прощает ошибок. А лет десять назад караван из двух тысяч человек и восемьсот верблюдов просто исчез, словно его проглотили пески.

Он еще раз выглянул в иллюминатор, но, насколько хватало глаз, однообразным желто–бурым ковром протянулась безжизненная, выжженная солнцем, совершенно плоская равнина. Возможно, на этом огромном пространстве существуют регионы, где никогда не ступала нога человека, и, логично было бы предположить, что с тех пор, как Сахара стала пустыней, человек вообще не должен был приходить сюда. Его появление здесь – совершенный абсурд, как абсурдно поведение той ящерицы, что вынуждена постоянно переползать с места на место. Лучше было бы убраться отсюда раз и навсегда.

Никогда не мог понять, почему и люди, и животные так цепляются за жизнь в этих местах, хотя это и противоречит любой логике.

– А как животное может узнать о существовании другой жизни? – спросила Надия, когда они в очередной раз погрузились в спор без конца.

И она была права: животное не может узнать, но человек…

А люди продолжали жить среди этих песков: на Нигере, в Верхней Вольте и Мали. И здесь, в Чаде, где он сейчас и сам находился, переезжая с места не место на верблюдах и лошадях, умирая от жажды и голода, уезжая на юг, когда уже совсем не оставалось никакой надежды, но и всегда возвращались, будто невидимый магнит притягивал их сюда, в эти пески.

Может быть, из–за странного желания чувствовать себя свободными? Или, может быть, врожденная потребность умереть в том месте, где родился? Чем проще живет человек, чем он примитивнее с точки зрения тех, других, обитающих в больших городах, чем чаще его поведение определяется инстинктами, тем более он привязан к тому месту, где был рожден.

А как еще можно объяснить странное упрямство продолжать жить в этом раскаленном аду?

И, тем не менее, на закате, в тишине и спокойствии ночи, перед рассветом, когда воздух был еще прохладен, Сахара производила на человека особенное, чарующе впечатление, способное заставить его вернуться сюда, как бы далеко он не забирался в своих скитаниях, наполняла душу пьянящей меланхолией, которую невозможно ощутить ни в каком другом уголке земного шара и порождала тягостное, ноющее ощущение ностальгии по бескрайнему, открытому пространству, заставляла почувствовать неповторимое ощущение свободы, когда куда бы ни кинул взгляд, не увидишь другого человеческого существа и начинаешь ощущать себя так, словно остался один в целом мире – крохотная песчинка посреди грандиозного пейзажа и в то же время способный вместить в своем сознании все это величие, а потому – единственный и неповторимый хозяин всех этих равнин, протянувшихся далеко за горизонт.

Ящерица наклонила голову, посмотрела на человека блестящим глазом–бусинкой и метнулась в тень, охлаждать перегретую солнечными лучами кровь. Давид лениво следил за ней взглядом, под действием полуденного зноя веки его отяжелели, он закрыл глаза и погрузился в сладкую дремоту – дневные часы, жаркие и тягучие, как мед, поползли к долгожданному вечеру.

В какой–то грязной луже, на юг от Гереда, им удалось отмыться и избавиться от липкого запаха шлюх – смеси прогорклого пота с дешевыми духами, шафрана, что используют, чтобы красить руки, и касторового масла.

После того как Хьюго М. Таггарта вырвало в кустах так, что чуть не вывернуло наизнанку, он, с трудом держась на ногах, подошел к «Турку» и без сил свалился рядом.

– Уж и не знаю с чего меня так развезло: с дешевого пойла, дерьмового кускуса или от воспоминая об этой грязной толстухе… – он попытался улыбнуться, но получилось что–то похожее на кривую усмешку. – Иногда, чтобы исполнить свой долг, требуется отдать слишком многое.

Разман дружески похлопал его по ноге.

– Не жалуйся, ты… После трех месяцев пустыни любая женщина вначале может показаться самой желанной и идеальной, потом… как получится….

– Эта – нет! – решительно заявил англичанин.

Закончив чиститься, оседлали верблюдов и тронулись в путь.

– Думаешь, что и тут ничего нет? – поинтересовался англичанин.

– По крайней мере, не в публичном доме… Старуха хотела, чтобы мы остались с девочками на всю ночь. Будь там что–то, прятали бы они где–нибудь людей, она бы выставила нас на улицу как можно быстрей.

– Трудно поверить, что она занимается откормом людей, как на ферме.

– А почему бы и нет? Обратил внимание на девочку под покрывалом? Даю голову на отсечение, но старуха приобрела ее у какого–нибудь работорговца, остановившегося там передохнуть и подкормить свой товар.

Хьюго М. Таггарт криво усмехнулся

– Никогда не поджигал публичные дома?

«Турок» задумчиво почесал голову.

– Нет, – сознался он. – Это – единственное, чем я не занимался в публичных домах, но если тебе так хочется, то можем вернуться…

И они направились к отдаленному и одиноко стоящему дому Зеда–эль–Кебир – феллах, известный как земледелец и скотовод, но и не брезгующий торговлей слоновьей костью, шкурами, тканями и поставщик припасов, для проходящих мимо караванов.

То был длинный день и трудный переход. Савана сменилась каменистой равниной, солнечные лучи отражались ослепительными бликами от острых граней растрескавшихся камней, верблюдам было очень неудобно идти по такой изломанной поверхности – пейзаж безжизненный, враждебный, исполненный природой в красно–черных тонах, получилось что–то вроде огромного котла, под которым огонь уже погасили, но сам он еще до конца не остыл.

На краю этой равнины, в русле пересохшей неизвестно когда реки, на небольшом участке возделанной земли, политой, а потому зеленой от редкой растительности, стоял большой кирпичный дом, какого–то желто–бурого, неопределенного цвета, вход его смотрел в ту сторону, где начиналась пустыня. Издалека он напоминал огромную кучу коровьего навоза на крохотной зеленой лужайке.

Они остановились вдалеке и долго изучали его.

– Кажется безопасным, – предположил Таггарт.

– Они уже заметили нас. Вон тот негр не сводит с нас глаз и уже предупредил весь дом, – указал «Турок».

Они медленно подъехали к дому, навстречу им выскочил человек с физиономией хорька и, оглашая окрестности радостными криками, начал размахивать руками и низко кланяться.

– Добро пожаловать! Добро пожаловать! – повторял непрерывно Зеда–эль–Кебир приторно сладким голосом. – Какая честь! Какое удовольствие принимать в своем доме таких высоких гостей!