и у солдата-„кадета“, корниловца. Вы все наши братья, русские люди, мы против братоубийственной войны, мы идем вместе с вами, рука об руку с русским народом, и вы поможете нам изгнать из стен Белокаменной и Златоглавой Москвы засевших там врагов России, иностранных ставленников». Но несмотря на все это, все же какое-то смутное опасение за тех, кто только «сегодня» нацепил черно-красный погон, было!

Около полуночи тихой прекрасной августовской ночью я поднял солдат и направился к деревне. Чудесно было вокруг: пряный, особенный аромат созревших, местами еще не скошенных хлебов, далекое, едва слышное кукование кукушки — все это уносило далеко от действительности, в далекое детство, кода я гимназистом приезжал с родителями в Малороссию, недалеко отсюда.

Выслав вперед разведку, я приказал им подойти к окраине села, по возможности не ввязываясь в перестрелку, и, выяснив силы противника, захватить с собой проводника.

Ко времени подхода роты офицер, посланный с командой разведчиков (фамилии не помню), вышел из села мне навстречу и доложил, что с вечера село занято 4-м Лебединским пехотным полком, штаб полка расположен в здании волостного управления, обоз тут же на площади.

В полной тишине продвигалась рота, войдя в мирно спавшее село, вдоль плетня по обе стороны типично сельской украинской дороги, ведущей к Волостной площади. Не обнаруживая себя, мы подошли шагов на 150. Уже был виден в беспорядке размещенный обоз на большой площади, причем некоторые повозки стояли в упряжке, что говорило о готовящемся выступлении красных. Суетились солдаты вокруг костра, входили и выходили группами из здания волости. Трудно уже было сдерживать добровольцев, рвались вперед. Наконец я подал команду, и рота бросилась вперед, устремляясь к зданию волости… Штаб 4-го Лебединского полка был захвачен, также много пленных и часть обоза. Захваченные врасплох большевики бежали, скрываясь в темноте.

Экзамен ротой был выдержан блестяще — ни одного из «новых корниловцев» не пришлось записать в графу «без вести пропавших».

В селе был назначен отдых до следующего дня. Наутро новый поход, преследование бегущего противника. Долго не расходились корниловцы 10-й роты по отведенным квартирам, радостнее было поделиться впечатлениями лихого ночного набега и радостными переживаниями от полученной похвалы любимого командира. Кто захватил адъютанта полка, кто тянул комиссара, кто складывал на повозки захваченные винтовки и патроны, а кто заботливо суетился по части баранов, и уже через полчаса свежее мясо кипело в ротной кухне. А кто-то из молодых с более нежной душой, оставшись небольшой группой у догорающего костра, нежно напевал:

Повий, витре, на Вкраину, Де спокинув я дивчину, Де покинув кари очи — Повий, витре, у пивночи…

На другой день наступление на деревню Речки. Красные не выдерживают стремительного марша корниловцев, идущих во весь рост на их губительный пулеметный и ружейный огонь, и после упорного боя корниловцы захватили деревню, взяв богатую добычу. Помню, кому-то из офицеров, если память не изменила, капитану Буракевичу, сентиментальному блондину, командиру 2-й роты, достался мотоциклет, с которым он долго потом возился, прежде чем сделать пробег «Речки — Москва».

Отсюда полк разделился на три группы: каждый батальон получал самостоятельную задачу, указывались разные участки и разные направления движений. Есаул Милеев оставался с нами, с 3-м батальоном.

Опомнившиеся большевики, подтянув значительные резервы — бригаду пехоты и бригаду Кубанской Черноморской красной конницы, — повели упорное наступление на Речки. Геройски отбивался 3-й батальон, но, видя превосходство красных, есаул Милеев решил оставить деревню, и мы вышли в поле для более выгодного маневрирования. Местность была весьма пересеченной. Большевики нас окружали. Нужно было пробиться к железной дороге и занять Белополье, где предполагалось соединение с 1-м и 2-м батальонами, которые были заняты ликвидацией другой группы красных.

Положение нашего участка было очень серьезным, кольцо окружения сужалось, было трудно, доставки патронов из тыла не было. Есаула Милеева можно было видеть бодрым и спокойным на всех направлениях и часто впереди цепей. Он воодушевлял всех нас своей беззаветной храбростью. Вот он дает указания и советы артиллеристам, то куда-то усылает конных. И в самый угрожающий момент, выдержанный и спокойный, он внушал веру в победу и, действительно, победу блестяще одержал. Из окружения мы вышли, понеся сравнительно небольшие потери.

10-я рота, уже хорошо отмеченная, получила приказание выдвигаться вперед и идти в авангарде на Белополье.

— Вот в этом направлении, — показал есаул Милеев рукою на север, — должно быть Белополье. Вперед, с Богом!

— Так точно, слушаюсь!.. — ответил я и стал подниматься на бугор. Поднявшись, рота сразу молча остановилась, и, казалось, каждый обдумывал про себя, что же дальше?

Шагах в трехстах против нас справа у опушки леса и слева значительно дальше стояла развернутым строем красная кавалерия. Продвинувшись чуть вперед, я тотчас же построил роту для встречи кавалерии: часть с колена, а часть, два взвода, стоя сзади; все молча следили за врагом. Слева от меня артиллеристы быстро снимали с передков орудие. Конница не шевелилась, видно было, как всадники сдерживали лошадей.

В это время я видел, что есаул Милеев что-то решал… Он вырвал инициативу у красных и, вскочив в пулеметную двуколку, на рысях направился к правой группе конницы. Быстро повернув двуколку, сам сел за пулемет… и пошла одна очередь за другой… Это и послужило как бы негласным приказанием…

— Десятая рота!., по кавалерии… слушать мою команду… пли…

Из орудия блеснул первый выстрел, второй, беглый огонь!.. Красный командир повернул коня, и конница поскакала назад.

К вечеру входили в Белополье, и, несмотря на усталость после продолжавшегося весь день боя, несмотря на то что в роте пришлось по очереди нести на руках нескольких убитых, чтобы похоронить их в Белополье, рота, разместившись в станционных постройках, снова собралась у костра, и снова бодро и весело поет юношество:

Марш вперед, Москва нас ждет, Корниловцы лихие! Славный полк не победит