Ну и, чтобы не забыть, в 1965-м для меня началась эпоха обкурки – теперь уже пожизненно. Что, кстати, обостряло мои впечатления от происходящего. Но тогда это была исключительно анаша. Те, с кем я пересекался на гастролях, для меня тогдашнего были ветеранами, тридцати с лишним лет, а то и сорокалетними старшими мужиками – это я про черные бэнды, с которыми мы играли. И прикиньте, мы не ложимся всю ночь, и на следующий день новое место, и ты видишь этих братишек – вискозные костюмы под шелк, цепочки на жилетах, волосы уложены гелем, все выбритые и холеные, подтянутые и расслабленные, – а мы только подгребаем, ноги еле волокутся. И в один день я чувствовал себя совершенно истрепанным от переезда, а черные чуваки уже в боевой форме, и что за черт, ну, они же работают по тому же расписанию. Я подошел к одному из них, трубачу, и говорю: “Блин, как вы можете так хорошо выглядеть каждый день?” А он отводит полу сюртука, залезает в карман жилета и говорит: “Принимаешь одну такую, выкуриваешь один такой”. Лучший в жизни совет. Он дал мне беленькую – таблетку быстрого – и косяк. Вот он, наш рецепт: принимаешь одну такую и выкуриваешь один такой.

Но только не трепаться! Напутствие, с которым я вышел. Мы с тобой поделились, смотри не сболтни. Было чувство, что меня приняли в тайное общество. Ничего, если я расскажу своим парням? Ничего, но держите это при себе. За кулисами эту традицию передают с незапамятных времен. А косяк меня очень заинтересовал. Так заинтересовал, что я забыл проглотить бензедрин. И ведь спиды в те времена делали качественные. Еще какой, чистый как слеза. Ты мог затариться спидами на любой фургонной стоянке – дальнобойщики без них не ездили. Притормозить вон там, свернуть на стоянку и спросить Дейва. Налей-ка Jack Daniel’s со льдом – и пакетик впридачу. Дай мне свиную ножку и бутылку пива[96].

* * *

Номер 2120 по Саут-Мичиган-авеню – это был адрес святилища, штаб-квартира Chess Records в Чикаго. Мы попали туда благодаря Эндрю Олдхэму, который экспромтом договорился о записи – в момент, когда наш первый американский тур, уже наполовину откатанный, выглядел почти катастрофой. Там, в студии с совершенным звуком, в комнате, где было создано все, на чем мы выросли, мы за два дня записали сразу четырнадцать треков. Наверное, от чувства облегчения, что на время соскочили с тура, но, может, и просто оттого, что вокруг прогуливались люди типа Бадди Гая, Чака Берри или Уилли Диксона. Среди записанного была вещь Бобби Уомака It's All Over Now – наш первый хит номер один[97]. Кое-кто, в том числе Маршалл Чесс, клянется, что я все выдумал, но Билл Уаймен вам подтвердит – когда мы зашли в студию Chess, мы увидели маляра в черном комбинезоне, который красил потолок. И это был Мадди Уотерс – с потеками побелки на лице, верхом на стремянке. Маршалл Чесс говорит: “Да ладно, он у нас ничего не красил”. Но Маршалл тогда был еще пацан и работал в подвале. Плюс к тому Билл Уаймен мне рассказывал, что реально помнит, как Мадди Уотерс таскал наши усилители из машины в студию. Было это от доброты душевной или у него тогда просто диски не продавались, не знаю, но что за черти были братья Чесс, помню хорошо: хочешь получать зарплату – не сиди без дела. Вообще-то при встрече с твоими героями, твоими богами самым странным были полное отсутствие у них понтов и огромная доброжелательность. “Давай еще раз это место” – и ты вдруг понимаешь, что рядом сидит Мадди Уотерс. Само собой, потом я с ним сошелся поближе, за долгие годы часто у него останавливался. А в те первые визиты я, кажется, селился у Хаулин Вулфа. Но Мадди был с нами. Сидишь посреди чикагского Саут-Сайда с этими двумя мэтрами. А вокруг кипит семейная жизнь, приходят и уходят оравы детей и родственников. Уилли Диксон тут же…

В Америке Бобби Уомак, да и не только он, – они нам говорили: “Первый раз, когда мы вас услышали, мы думали, вы черные. Мы думали, откуда эти сукины дети там взялись?” Я и сам-то не очень врубаюсь, как получилось, что мы с Миком в этой нашей дыре стали выдавать такой звук – разве что дело в том, что если, как мы, сутки напролет впитывать эту музыку в сырой лондонской хате, то по результатам не будет никакой разницы с тем, как если бы мы впитывали ее на чикагских улицах. Мы играли ее и играли, пока однажды она не стала нашей. Мы не звучали по-британски. И, по-моему, нас самих это удивляло не меньше остальных.

Каждый раз, как мы играли, – и до сих пор иногда у меня такое бывает – я вдруг поворачивался и думал: “Не может быть, чтоб это звучание исходило от этого парня. И от меня”. Почти как несешься на диком коне. В этом отношении нам обалденно повезло работать с Чарли Уоттсом. Он стучал очень похоже на черных ударников, игравших с Sam and Dave или на Motown, в общем, на соул-ударников. Это его особенный дар. Почти все время суперкорректно, с палочками между пальцев – сейчас, кстати, так играет большинство. Короче, если попробуешь выдать дикаря, пролетаешь мимо. Немножко похоже на серфинг – все о'кей, пока балансируешь сверху. И из-за этого чарлиевского стиля я мог играть точно так же. В группе одна вещь ведет другую, элементы должны сплавляться в целое. В принципе все работает по законам жидкости.

Самая странная деталь во всей истории – это то, что мы все-таки добились чего хотели своими тинейджерскими максималистскими мозгами, а именно – приучили людей к блюзу, и в результате неожиданно получилось так, что мы самих американцев повернули к их собственной музыке. И это, наверное, наш самый большой вклад в музыку. Мы перенастроили мозги и уши белой Америки. Притом я не хочу хвастаться, что мы были единственными, – без Beatles вышибить эту дверь, скорее всего, было не под силу никому. Но уж они-то, конечно, никакие не блюзмены.

В США черная музыка на всех парах рвалась вперед. Что до белого музыкантского народа, то после того, как Бадди Холли разбился, и Эдди Кокран тоже, а Элвис сошел с рельсов, попав в армию, – короче, к моему приезду белую музыку в США представляли Beach Boys и Бобби Ви. Ребята, застрявшие в прошлом. Прошлое было полгода назад – вроде не так давно, но тема уже изменилась. Граница пролегала по Beatles. Но и они быстро застряли в собственной клетке – “фантастическая четверка”, вся фигня. Начали появляться Monkees и прочее эрзац-фуфло. В любом случае, я думаю, в то время в американской белой музыке явно существовало незаполненное место.

Когда мы впервые добрались до Америки и до Лос-Анджелеса, из радио не вылезали Beach Boys. Они нас здорово веселили (это было до Pet Sounds): песенки про гоночные машинки, песенки про серферов, довольно хреново сыгранные, плюс здесь и там знакомые чакберриевские проигрыши. “Round, round get around / I get around”[98] – я думал, это просто блеск. Только потом, когда я слушал Pet Sounds – ну, на мой вкус, конечно, все это немного перепродюсировано, но талант у Брайана Уилсона явно был. In My Room, Don't Worry Baby. Меня больше интересовали их бисайды – то, что Брайан протаскивал от себя лично. Никакой особой связи с тем, что делали мы, так что я мог просто слушать под другим углом. И я видел, что его вещи очень хорошо построены. Поп-песни и их обязательные законы меня никогда не смущали. Я всегда был готов слушать все подряд, и Америка это все для нас открывала – мы там узнавали песни, которые выстреливали максимум в региональных чартах. Мы узнавали местные лейблы и местных артистов, и именно там, в Лос-Анджелесе, нам попалась вещь Time Is on My Side, которую пела Ирма Томас. Она была на бисайде сингла, выпущенного Imperial Records – уже известной нам фирмы на Сансет-стрип, независимой и успевшей прославиться.