К концу того первого американского тура мы думали, что в Америке у нас ничего не вышло. Наш уровень был – бродячая труппа с продажей снадобий в антрактах, волосатые экспонаты при паноптикуме. Но когда мы прибыли в Carnegy Hall в Нью-Йорке, мы вдруг снова оказались в Англии, в толпе визжащих тинибопперов. Америка начинала нас догонять. И мы поняли, что все только начинается.

Мы с Миком не могли добраться до Нью-Йорка в 1964-м и не побывать в Apollo. Так что я снова встретился с Ронни Беннетт. Прихватили весь состав Ronnets и в розовом “кадиллаке” отправились на Джонс-Бич[102]. Звонит портье: “Внизу вас ожидает леди”. Это Ронни: “Давай, поехали”. А в Apollo тем временем как раз неделя Джеймса Брауна. Наверное, надо дать Ронни рассказать, какими мы были милыми английскими мальчиками – совсем не такими, как все о нас думали.

Первый раз в жизни я оказался в раю, когда проснулся рядом с Ронни Беннетт (впоследствии Спектор!), спящей с улыбкой на лице. Мы были детьми. Лучше этого уже не испытаешь. Разве что глубже. Что сказать? Она привела меня в дом своих родителей, отвела к себе в спальню. Не единожды, но то был первый раз. А я всего лишь какой-то гитарист. Понимаете, да?

У Джеймса Брауна в Apollo была заряжена целая неделя. Пойти в Apollo на Джеймса Брауна – это ж ебануться. Ну правда, как можно не пойти? Он, конечно, был уникальный персонаж. Четкий, как метроном. Мы-то думали, у нас группа – отлаженный механизм. Вообще сильнее всего у него меня впечатлила командная дисциплина. На сцене Джеймс каждый раз щелкал пальцами, если ему казалось, что кто-то пропустил долю или не попал в ноты, и ты видел, какой у того музыканта становился кислый вид. Это был сигнал – щелчок означал штраф. Ребята не сводили глаз с его пальцев. Я даже был свидетелем, как в тот вечер пятьдесят баксов штрафа получил сам Масео Паркер – саксофонист, который лично выстроил оркестр Джеймса Брауна и с которым годы спустя мне удалось посотрудничать в составе Winos. Шоу было – чистая фантастика. Мик не отрывался от брауновских ног. Мик вообще впитывал в тот день больше моего, по-фронтменски: как ему петь, как двигаться, как командовать.

За кулисами в тот вечер Джеймсу захотелось повыпендриваться перед нами, англичанами. Famous Flames – его группа, и одного он посылает за гамбургером, другому поручает начистить туфли и вообще кругом унижает собственный коллектив. Для меня это были в первую очередь Famous Flames, а Джеймс Браун, так получилось, просто отвечал у них за лид-вокал. Но как он играл короля со своими шестерками, опекунами и даже самими музыкантами – на Мика это произвело большое впечатление.

* * *

Когда мы вернулись в Англию, главной новостью стали встречи со старыми знакомцами, в основном музыкантами, которые и так офигевали от успехов Rolling Stones, а теперь еще “круто, вы в Штатах играли”. Ты вдруг понимал, что отдалился от всех одним только фактом посещения Америки. Это сильно задевало английских фанатов. С битловской публикой чуть раньше случилось то же самое. Ты переставал быть для них “нашим” парнем. Чувствовались обида и озлобление. Особенно в Блэкпуле, в зале Empress Ballroom, через несколько недель после возвращения. Здесь мы опять схлестнулись с толпой, только другого типа – с гопнической армией бухих и кровожадных шотландцев. В те времена существовала так называемая шотландская неделя. Все заводы в Глазго закрывались, и тамошний народ почти поголовно выезжал в Блэкпул, на морской курорт. Мы начали концерт, а зал забит под завязку, полно парней, большинство которых уже совсем-совсем тепленькие, все разряжены в выходные костюмы. И откуда ни возьмись, пока я играю, появляется этот рыжий гондон и харкает в меня. Я отодвигаюсь в сторону, но он двигается за мной и снова харкает и попадает прямо в лицо. И вот я опять прямо перед ним, и он снова харкает в меня, и, учитывая высоту сцены, его голова почти у моей ноги, как мяч на отметке во время штрафного. И я – бац! – впечатываю по этой хуевой башке со всем бекхэмовским смаком. Отбил ему охоту выебываться на всю оставшуюся жизнь. Ну и после этого рвануло, началось общее месиво. Разнесли вдребезги все, включая пианино. Не осталось ни одного куска оборудования больше трех квадратных дюймов, и из каждого торчали оборванные провода. Мы едва унесли оттуда ноги.

Скоро после того, как мы приехали из США, нас зазвали на “Жюри у музыкального автомата” – программу со стажем, которую вел матерый телепрофи по имени Дэвид Джейкобс. “Жюри” из знаменитостей обсуждало синглы, которые ставил Джейкобс, и определяло голосованием, попадание это или промах. Здесь случилось одно из тех поворотных событий, смысл которых в самый их момент совершенно не осознается. Но потом, в прессе, этот эпизод стал выглядеть как объявление войны между поколениями, сделался поводом для негодования, ужаса и отвращения. В тот же самый день мы записывались для шоу под названием “Самое популярное”, раскручивали нашу новую вещь It's All Over Now авторства Бобби Уомака. Помню, перебирал губами под фонограмму и уже не краснел – такие тогда были порядки, очень мало передач шло вживую. Мы вообще понемногу набирались цинизма по поводу этого рынка халтуры. Становилось ясно, что ты реально крутишься в одном из самых мерзких бизнесов на свете, ну, если не считать совсем уж бандитские сферы. Это была среда, в которой люди искренне веселились в единственном случае – если им удавалось кого-нибудь кинуть. Я так думаю, к тому времени мы уже понемногу въехали в роль, которую нам полагалось играть, и сопротивляться не собирались, тем более по-любому у нас не было предшественников, и в принципе это должна была быть развлекуха. Ну и, в общем, нам было похуй. Эндрю Олдхэм рассказывает про наши художества в “Жюри у музыкального автомата” в своей книге Stoned.

Остроумием никто особенно не блистал. Мы просто устраивали разнос каждой вещи, которую нам ставили. Запись еще не кончалась, а мы уже бросали фразы типа: “Я не готов это комментировать” или “Вы не можете это слушать. Ну признайтесь”. А Дэвид Джейкобс как мог старался прикрыть этот стыд. Джейкобс, несмотря на елейную манеру перед камерой, вообще-то был милым человеком. Как легко ему приходилось в прошлые времена: Хелен Шапиро и Алма Коган[103], надежная публика, членский состав Variety Club[104] и других уютных междусобойчиков шоу-бизнеса, куда были втянуты все, кто можно. А тут черт знает откуда появляемся мы. Уверен, Дэвид думал: “Ну спасибо, Би-би-си, после общения с этим сбродом мне, пожалуйста, надбавку”. Но лучше уже не будет. Потерпи, братишка, ты еще не видел Sex Pistols.