– Ничего я не отстаю. А в стройотряд поди попади, особенно если подряд выгодный, – уныло пожаловался Дружников и тут же закинул удочку:

– Вы человек большой, вам сверху и не видать, что внизу-то делается. Всяк своего пихает. Вот, говорят, дорастешь курса до четвертого, и тебя возьмут. А я, может, к тому моменту и ноги протяну.

Барсуков на удивление ретиво заглотнул наживку, особенно приняв близко к сердцу статус «большого» человека.

– Ну, уж, нет. Этого мы не позволим. Партийной властью, так сказать. Человек, видишь ли, от сохи, приехал учиться, а ему уж и на хлеб не заработать, – продекларировал Викентий Родионович, раздуваясь от собственной значимости, будто жаба в крынке с молоком, – Вы, юноша, вот что. Как только вывесят набор в стройотряды, решительно выбирайте себе сами наилучший. И сразу ко мне, в кабинет. Пусть попробуют не взять. Дармоеды!

Так Дружников обеспечил себе на будущее доходное лето. А Вилка не углядел в этом обстоятельстве ничего особенного. Напротив, загордился, какой у них с Анечкой замечательный появился товарищ. Сам, своими руками, и нелегким, между прочим, трудом, собирается зарабатывать на жизнь, ни у кого не одалживаясь. Даже корыстный до чужих отчим его зауважал. Вот Вилку, к примеру, ни в какой стройотряд никто не отпустит, проси не проси. Нет, конечно, будущим летом, как и прошлым, гражданин Мошкин не собирался отдыхать сложа руки, но способ его летних заработков тяжким назвать было уж никак нельзя. Предстояло опять, как и в минувшем году, скучное сидение в одной из многих контор министерства внешней торговли. То ли практикантом, то ли стажером. Считать программно повседневную бухгалтерию. А все спасибо Гене Вербицкому. Чуть ли не насильственно забрал в каникулы Вилку, мол, пусть привыкает. Хорошо, хоть вычислительная техника в его ведомстве дай бог каждому! На такой Вилка работал бы и работал. Только это все же не в Салехарде насосную станцию строить или в тайге лес валить. Олегу-то повезло, над ним родня не каплет и не нудит. Куда хочет, туда и едет. Самостоятельный человек.

Про нового знакомца он пространно поведал и в доме у Татьяны Николаевны. Вилка, войдя в студенческий возраст, бывал у Вербицких уже независимо и по личному расположению. Один раз даже с Анечкой под руку. Геннадий Петрович ее как увидел, так и стал подмигивать Вилке обоими глазами, дескать, давай, не зевай, одобряю. Дочь Вербицких, Катька, к этому времени выросла уже в долговязую и языкатую пятиклассницу. В Вилке души не чаяла, всем врала, что младший Мошкин ей старший двоюродный брат, тайком от родителей подсовывала ему домашние работы по математике. Вилка так же, тишком, решал за нее простенькие задачки и примеры, но вовсе не из презрения к педагогической дисциплине. Катька к естественным наукам была глуха, как нокаутированный тетерев, и никаким абстрактным мышлением не обладала даже в зародышевом состоянии. Вилка сделал в свое время единственную попытку объяснить новоявленной сестренке азы математических представлений, через час в состоянии аффекта швырнул шариковую ручку об стену, и с тех пор просто решал за Катьку домашние упражнения.

У Вербицких он и изложил историю с географией стройотрядов.

– Представляете себе, Барсуков сделал жест. Прямо ходоки у Ленина. Но главное, Олега он устроит. Хоть раз сделает что-то для стоящего парня.

– Вот и хорошо, – миролюбиво ответила Танечка, – Кеша, в сущности, неплохой человек, только, как бы это сказать…?

– Задницеголовый, – пришел ей на помощь Геннадий Петрович, как всегда не стеснявшийся в выражениях даже при женщинах и детях, – Я говорю, что ежели внутреннее содержимое его головы и задницы поменять между собой местами, разница бы себя не обнаружила совершенно. А твой Олег не прост, обмани меня предчувствия!

– Да ну, Геннадий Петрович, откуда вы знаете? Вы ж его ни разу не видели! – возразил ему Вилка.

– А мне не всегда и видеть-то нужно. За моей спиной два поколения советских бюрократов-аппаратчиков, мы генетическим кодом чуем! – рассмеялся младший Вербицкий.

– Он чудный, замечательный парень, приехал из села, всего добился сам. А голова! Мне б эдакую, не отказался бы. Подобных нашему Олегу, я в жизни никогда не встречал. Он – супер! – похвалил друга новомодным словом Вилка.

– Ну, жизнь у тебя, положим, пока не кончилась, и много чего ты еще в ней не встречал. Но я знаю одно. Когда столь зеленый юнец взахлеб вещает о ком-нибудь в превосходных тонах, то мне это очень и очень не нравится. Прими как предупреждение, – сказал уже без шуточек Геннадий Петрович.

Но Вилка предупреждения не принял. Более того, посчитал слова младшего Вербицкого, в прошлом личности весьма одиозной, как излишнее наверстывание упущенного здравомыслия и запоздалую перестраховку. Хотя ощущение его забот было Вилке приятно. Только на Вилкино мнение о Дружникове предупреждение, вовсе смехотворное, никак повлиять не могло.

Теперь пришло время представить великолепного Дружникова и в доме Матвеевых. И то сказать, Олег виделся ему с некоторых пор в иных, далеких от первоначальных, представлениях. И раньше Вилка не располагал людей по рангам в зависимости от их доходного положения, сейчас же неприглядная бедность Дружникова вовсе не вызывала у него никаких других чувств, кроме острого желания протянуть руку помощи новоявленному товарищу. А уж хроническая его некрасивость совсем даже не могла отразиться на Вилкином к нему расположении, тем паче младший Мошкин и сам был не Ален Делон и даже не Дмитрий Харатьян, и понимал это. Но если до близкого знакомства Дружников являлся Вилке непримечательно одним из многих, то постепенно он стал существом особенным. Великие силы духа, мысли и воли, о стремлениях которых Вилка ничего еще не ведал, привлекли его в Дружникове, а после изумили и сделались предметами, достойными подражания. Вилка начал понемногу гордиться своей дружбой с новичком-«дембелем». Анечка в своих чувствах была согласна с Вилкой, опека над Дружниковым доставляла ей приятное ощущение вовремя отданного долга. Оба они тогда напоминали комнатных собачек, охраняющих безопасность льва.

В гостях у Зули личность Дружникова тоже не осталась незамеченной. Зулины приятели, вольные сыны экономической науки, сначала приняли его за ортодоксального «походника» и завсегдатая бардовских лесных фестивалей и ждали, заинтригованные, выходок в нигилистическом духе. Но Дружников на первых порах их разочаровал, песен под гитару петь не порывался, да и не умел, Конфуция не цитировал, не курил ни «Беломора», ни другого табачного продукта, «Столичную» же разбавлял томатным соком столь обильно, что водку можно было бы не добавлять совсем. Когда же юношеские умы, дозрев до нужной застольной температуры, обсудив марки отечественных машин и злые происки преподавателей, перекинулись мыслью на хозяйственные и политические государственные проблемы, тут Дружников и сказал свое слово.

Изрядно хвативший «горькой» юный экономист по прозвищу Кубик вещал на публику о несомненной пользе новорожденного кооперативного движения, с теоретической, разумеется, точки зрения:

– Это подлинный прорыв в политическом сознании. Горбачев, молодец! За образец надо взять на будущее польскую модель, а западных, буржуазных катаклизмов нам не надо! Строгий контроль, но и инициатива кооператоров, плюс умеренный налог, и кризис рассосется сам собой. Дефицит пойдет на убыль. Главное, люди поняли, что власть дает им возможность заработать деньги, достойно содержать себя и семью.