* * *

Во дворе угрожающим голосом гавкнул Моня. Чужой пришёл. Это какого же чужого принесло в такое позднее время? Опять, что ли, Витька припёрся? Опять, что ли, Славку не может найти? Или так и лелеет надежду на то, что Александра повлияет на Славку в благоприятном для него, Витьке, смысле? Недавно в какой-то телевизионной передаче промелькнула информация о том, что почти пятьдесят процентов населения планеты страдают разными психическими расстройствами. Тогда Александра этой информации не очень поверила. Или просто особого внимания не обратила. А вот теперь вспомнила — и поверила. Как тут не верить, если живые примеры — вот они, каждый день перед глазами… Ведь всё уже человеку объяснили, причём — в очень доступной форме. Любой бы понял. Даже из тех пятидесяти процентов.

Моня залаял совсем свирепо, громко, не замолкая ни на секунду. Это он даёт понять, что чужой не просто пришёл, а ещё и собирается проникнуть на охраняемую территорию. Придётся выйти. Конечно, Моня — воспитанный зверь, он не съест чужака без разрешения хозяев. Но обязательно положит его на землю и не разрешит встать, пока Александра не выйдет, не обследует на предмет опасности этого положенного и не скажет: «Фу». Моня и сам знал, что все эти чужаки другого слова и не заслуживают, но ему было приятно, что его мнение подтверждается мнением хозяев. Моня не забыл, как его хвалили в собачьей школе, и время от времени напоминал, что пора бы его опять похвалить. Славка говорила: комплекс отличника, подсел на пятёрки.

Вон как старается. Ну и голосок… Придётся выходить.

Александра нехотя поднялась с передового края трудового фронта, накинула Славкину куртку, влезла в Славкины сапоги и вышла из дому. Уже совсем стемнело, на всей улице горели только два фонаря, и то в разных концах, в свете, падавшем из окон, можно было различить только Моню, который маячил перед калиткой и беспрерывно лаял, а кто там маячит за калиткой — этого различить было уже нельзя.

— Омон, ко мне, — недовольным голосом сказала Александра и стала осторожно спускаться с крыльца. Темно-то как… Надо было сначала свет над крыльцом включить. — Омон, фу! Что ты, дорогой, разорался на ночь глядя? Всех соседей перебудишь.

Была у неё такая привычка — цитировать текст, который недавно читала.

Моня гавкнул последний раз и потрусил к ней, иногда оглядываясь на калитку и виртуозно имитируя голосом раскаты приближающейся грозы. За калиткой наметилось слабое шевеление, и смутно знакомый голос сказал:

— Саша, здравствуй, это я.

Сашей её никто не называл. Родители когда-то называли Шурупом. Людмила говорила: «Мама миа». Для Славки она была Косей, для Славкиной бабули — Деточкой, для Максима — Шурёнком, на работе к ней обращались либо по имени-отчеству, либо «Шурочка», в зависимости от степени приятельской близости. Сашей её называл один человек в мире, давным-давно, полжизни назад. Она уже успела забыть и этого человека, и этот голос, и это имя, которое он произносил с невыразимо мерзким акцентом, на французский лад — с ударением на последнем слоге.

Именно этот человек и стоял сейчас за калиткой, производя какие-то шевеления. Эти шевеления вызывали у Мони подозрения. Шерсть на загривке пса дыбилась, уши прижимались, а в мощной груди грозно рокотала приближающаяся гроза.

— Привет, — неприветливым тоном сказала Александра. — Чего ты там возишься? Стой смирно, а то Омон нервничает.

Она на всякий случай взяла Моню за ошейник и пошла к калитке. С каждым шагом настроение портилось. Моня это чувствовал, и раскаты приближающейся грозы имитировал всё демонстративнее.

— Я ничего, я стою, — отозвался её бывший муж. — Это я бутылку из сумки хотел достать. Шампанское… Вот, пришёл. Думал, посидим, как люди, поговорим.

— Ты с ума сошёл? — удивилась Александра. — Это о чём мне с тобой говорить? Шампанское, подумать только! Нет, ты точно ненормальный. Из этих, из пятидесяти процентов.

— Р-р-р-гав! — согласился с ней Моня авторитетным басом.

— Чего ж это сразу ненормальный? — обиделся бывший муж. — Это, по-моему, как раз нормально — посидеть, поговорить… Без обид. Всё-таки не чужие люди. Есть, что вспомнить. Да и новости рассказать. Всё-таки сколько лет прошло. Жизнь-то на месте не стоит. У тебя перемены, у меня перемены. У всех по-разному… Да-а-а… Я слышал, ты теперь в самых верхах. А я тут кручусь, как белка в колесе. Вон как жизнь повернулась.

— А! Так тебе что-то надо? — догадалась Александра. — Что на этот раз? Работу найти, карьеру устроить, квартиру в Москве купить? Или, может быть, женить на какой-нибудь наследнице нефтяного магната? Что ж на мелочи размениваться, да?

— Почему ты со мной так жестока? — с душевной болью вопросил бывший муж. — Саша, ты очень изменилась. Пристроилась за богатенького папика и забыла, как тяжело жить, когда приходится зарабатывать собственным непосильным трудом.

Александре вдруг стало смешно. Чего она злится? Типичный представитель тех пятидесяти процентов. Ярко выраженная клиника. Она это давно подозревала, и уже давно решила, что на убогих обижаться нельзя. А тут вдруг разозлилась ни с того — ни с сего. Правда смешно.

— Может быть, тебе следует найти какое-нибудь занятие по силам? — заботливо предложила она. — Насколько помню, для тебя любой труд был непосильным. А что касается богатого папика, так ошибочка вышла. Тебя дезинформировали. Мой муж старше меня на два года. Стало быть, моложе тебя на пять лет. Когда я выходила за него замуж, у него не было ничего. Совсем ничего — ни машины, ни квартиры, ни счёта в банке. Но работать он умел. Ему любой труд по силам был.

— Да я всю жизнь пашу, как лошадь! — с надрывом сказал бывший муж. — А толку-то? Москва — это другие возможности, что ты сравниваешь. И нечего меня попрекать без конца. Ты сама меня бросила. Это предательство. И на машину мне всё равно не хватало, я бы сроду машину не купил, если бы Лидка денег не добавила. Да и сейчас машина эта — вообще хлам, а мне крутись, как хочешь…

— Лидка — это кто? — спросила Александра.

— Ну, жена, — после некоторого молчания неуверенно ответил бывший муж. — Вообще-то мы с ней уже фактически разводимся. Только некоторые формальности остались. Опять мне в семейной жизни не повезло.

— Не повезло, — согласилась Александра. — А почему разводитесь? У неё что, деньги кончились?

— Что хоть ты мелешь? — злобно начал бывший муж. Помолчал и с глубокой печалью добавил: — Ах, как ты изменилась, как ты изменилась…

— А ты совсем не изменился, — заметила Александра. — Каким ты был, таким ты и остался, орёл степной. Вернее — коршун.

И в этот момент с какого-то перепугу зажёгся фонарь на соседнем столбе. Сроду не горел, а тут зажёгся. И осветил истину. А истина заключалась в том, что бывший муж не просто изменился, а изменился катастрофически. Голос был похож на прежний, вот в темноте Александра невольно и представляла бывшего мужа прежним. Ну, может быть, не совсем прежним, время всё-таки должно было взять своё. Но не отобрать же абсолютно всё! По ту сторону калитки был такой… было нечто такое, что с первого взгляда даже пугало. Во всяком случае, она к такому потрясению была не подготовлена. Славка сказала про него: «По-моему, настоящее чмо». Александра тогда подумала, что Славка, как всегда в раздражении, просто не выбирает слова. Вернее — выбирает самые грубые. Александре даже в голову тогда не пришло, что Славка не ругается, а с максимальной точностью составляет устный портрет. Вот эта рухлядь в облезлой кожаной куртке, в грязных джинсах, с лысиной, неряшливо залепленной поперёк жиденькой прядью бесцветных волос, вот это оплывшее безобразие, у которого даже человеческого лица не было, вместо лица — карикатура, неумело слепленная из красной глины, — вот этот ужас, торчащий в ночи, был когда-то её мужем? Ничего удивительного, что Славка так рассердилась… Вот интересно, каким через двадцать лет будет красавец Витька, бывший Славкин муж? Александра отчётливо подозревала, что примерно таким же.