Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не очень интересный пейзаж, но всё лучше больничных палат и коридоров. Можно шататься по улицам, глазеть на людей, заходить в пельменные и на театральные представления, репетировать и просто встречаться с друзьями.
— … маме пожалуюсь, — слышу краем уха новенького, мальчишку лет девяти, которого положили вчера вечером. Вздыхаю…
Ну, нажалуешься ты, и что? Да ничего… реакция может быть разной — от «Не выдумывай!», до «Потерпи, мой хороший…», и на этом, скорее всего — всё. Но даже если родители и попытаются дойти до главврача или сделать что-то, то это «что-то» почти наверняка — как камень в болото.
Да большинство взрослых и не поймёт! У них, взрослых, другие критерии, в памяти война и послевоенная разруха. Люди, умирающие уже после войны от голода[i], комнатка на семью в сыром щелястом бараке, уже кем-то ношенная одежда и обувь, и пропаганда, рассказывающая о том, что мы живём лучше всех, и что кругом враги.
Лечат же⁈ Лечат! Койка с чистым бельём, питание бесплатное… так что тебе ещё надо⁈ Советская медицина — самая лучшая, и точка!
Я было прилёг, но почти тут же ощутил позывы в туалет, и, взяв несвежую «Правду», пошёл… хм, читать. До сих пор привыкнуть не могу к тому, что туалетной бумаги в Союзе просто нет…
— Куда по помытому? — заворчала на меня санитарка, намывающая в палате полы, — Давай вот, ноги оботри…
Пошоркав ногами о половую тряпку, прошёл к себе по пахнущему хлоркой полу и улёгся на койку, бездумно уставившись в потолок. Тоска…
Больница, это такое себе удовольствие, особенно если нет не то что интернета, но и книг. Я за прошедшее время отчасти привык к этому, но хочется иногда почитать что-то лёгкое, мусорное, не забивающее голову. А нечего…
Классическая русская литература, для общего развития? К настоящему времени я прочитал всё, хоть сколько-нибудь стоящего внимания, и в основном не по одному разу. Так-то у Льва Толстого девяносто один том… но хоть кто-нибудь, кроме литературоведов, читал их все?
Классика советская? Читаю, да… но идеологическая составляющая есть, и отравляет добрую половину удовольствия. Некоторые произведения, талантливо написанные притом, именно из-за идеологии даже до середины дочитать не смог, в лучшем случае долистывал, пропуская целые страницы.
Советская фантастика? Ефремов, Беляев, Стругацкие… и кажется, всё. Во всяком случае, Казанцева, с его атомными звездолётами и лубочными шпионами, которых ловят пионеры, я читать не то что не хочу… не могу!
Советская фантастика — штука назидательная и воспитательная, с раскрытием характеров и коммунистическим посылом в Будущее, читать её с интересом могут разве что местные, за неимением выбора. Фантастика и так-то в Союзе «низким жанром» считается, так что, чтобы пробиться через «квоты» и пристрастность цензоров, назидательности и коммунистического посыла, в произведение впихивается как можно больше.
Книжки на производственные темы — до рвоты… ну вот сложно мне читать о жизни молодого металлурга, раскрывающего характер путём становления передовиком производства на фоне незатейливой любовной линии и парочки вовсе уж незатейливых антагонистов на заднем фоне.
Остаётся всё та же классика, но уже на английском — Диккенс, Шекспир и прочая. Это и полезно, и интересно… но не когда болеешь, и мысли в голове вялые и куцые. Какой там Диккенс, какой Шекспир…
— В карты? — предложил Денис, тасуя потрёпанную колоду, — До завтрака ещё куча времени.
— Почему бы и не да? — пожимаю плечами, сдвигая кровати и кидая поверх покрывало, — Раздавай.
В палате нас семь человек, но что за беда, если в колоде пятьдесят четыре карты?
— В переводного? — интересуется Денис. Я безразлично пожимаю плечами, усаживаясь поверх покрывала в потёртой больничной пижаме, украшенной казёнными печатями.
— В переводного, — решает он, начав раздачу. Играем вяло, я даже подыгрываю время от времени малышне, у меня самого — ну никакого азарта. Так… время убить.
— Завтрак!
Его у нас разносят по палатам, и, как полагается традиционному больничному завтраку, он невкусен. Сегодня это водянистая манная каша с подтаявшим кусочком масла в центре, синеватое варёное яйцо, и кусочек серого хлеба. Ну и, конечно же, чай — бледный, почти не сладкий и отдающий веником. После завтрака, как обычно, добираем своё пряниками, печеньем и вафлями.
Потом — процедуры, заключающиеся обычно в том, что нужно идти куда-то на другой этаж, и там сидеть, ожидая врача, иногда по часу. Иногда мы спускаемся в поликлинику, и там уже ждать почти не приходится, во всяком случае, не долго. Народ в очереди иногда ворчит на нас, но сопровождающая медсестра умело огрызается.
— Пойдём к девчонкам? — вернувшись с процедур, осторожно предложил Лёшка, которому почти тринадцать, и у него, с началом пубертата, проснулась тяга к противоположному полу.
— Без меня, — отказываюсь, не особенно желая общаться с девочками, старшей из которых четырнадцать лет, и при виде меня она начинает глупо хихикать и также глупо заигрывать…
… и вот уже я начинаю чувствовать себя глупо. Играть в «бутылочку» и тайком обжиматься с сопливыми, в прямом и переносном смысле, девчонками — увольте…
Отмахнувшись от уговоров, достал из тумбочки сборник шахматных задач и «Посмертные записки Пиквикского клуба», и, чуть поколебавшись, взял на посту у медсестёр «Комсомолку».
— … Савелов! Савелов!
— А? — просыпаюсь, роняя с груди на пол шахматные задачи, — Чего⁈
— Посетители! — рявкает медсестра, вытирая жирный рот тыльной стороной ладони и дожёвывая что-то, — Выходить будешь?
— А? Да, сейчас… — взгляд на часы, и к умывальнику, умыться спросонья и растереть красный след на лице, оставшийся от уголка подушки.
Внизу, в вестибюле, меня ждёт Лера с матерчатой сумкой. Порывисто обняв меня, она тут же отстранилась, пристально глядя в лицо.
— Хорош? — понял я девушку, прекрасно помня и о синяках под глазами, и об общей измождённости.
— Да уж… — с чувством произнесла она. Хмыкаю и приваливаюсь спиной к подоконнику, чувствуя поясницей приятный жар от батареи. Я