забыл натянуть поверх пижамы свитер, а здесь, внизу, и так-то холодно, так ещё и сквозняки, лихо гоняющие по полу оброненные ненароком бумаги.

— Сама как? — спрашиваю её, уже зная ответ, но надеясь на чудо.

— Ну… так, — чуть помедлив, ответила Лера, — в школу сигнал поступил, а это — сам понимаешь…

Киваю молча — я понимаю… и понимаю, что это только начало, дальше события могут развернуться очень интересно и неожиданно. Инициатива на местах, дело такое… не всегда предсказуемое.

Скорее всего, никаких последствий для неё не будёт, по крайней мере, в ближайшей перспективе. Если только дурак с инициативой не потянет обсуждать это дело на комсомольском собрании. Лера ведь молчать не станет… и тогда может быть — ой!

— А с лекарством что? — интересуюсь негромко, невольно отвлекаясь на закутанную в сто одёжек бабку, устроившуюся с внуком по соседству. Она, распаренная и красная, расстёгивается сейчас, обмахивается уголками платка и отдувается, одновременно пытаясь общаться с ребёнком, возясь с вкусно пахнущими свёртками и баночками.

— Плохо… — мрачнеет Лера, закусывая губу, но без подробностей.

Ну, не хочет, так и не надо… не буду растравлять. С лекарствами в стране сложно — они как бы есть, и даже нередко бесплатные, но… валокордин и корвалол[ii]? Серьёзно⁈

Такого мусора в аптеках — полнёхонько… я даже стараюсь не заходить в них, потому что сразу начинает болеть голова от горячечных мыслей. Всё-то кажется, что если я как следует подумаю и составлю письмо «Кому надо», обрисовав должным образом опасность некоторых препаратов, то ко мне, может быть, прислушаются…

… но потом вспоминаю Чазова[iii], и понимаю — нет, не прислушаются! Какая там доказательная медицина[iv], какая там наука… в общем, не придумалось пока ровным счётом ни-че-го…

— Меня тогда… — начала было девушка.

— А чевой-то ты к иму пришла? — не ко времени влезла бабка в наш разговор, не переставая обмахиваться, отдуваться, шуршать кульками, потчуя внука, и читать ему нравоучения, — кем эт ты иму, мила́я, приходисся? А то смотри…

Она пустилась в пространный и плохо связанный разговор о каком-то гармонисте, сапогах и ейном батюшке, который ух какой был!

Переглянувшись с Лерой мы отошли в сторонку, не имея никакого желания выслушивать эту ахинею.

— Вот! — возмутилась бабка, всплеснув руками и пытаясь найти поддержку общественности, — Вот оно, воспитание! Не то што в моё…

— Да ты кушай, деточка, кушай… — отвлеклась она на внука, — ты на энтих не смотри! Они — тьфу, не люди!

Под речитатив, что старых людей нужно уважать и слушать, мы отступили ещё дальше, но увы, народа в вестибюле много, и нормального разговора у нас не вышло. Скомканно обсудили концерт и перспективы моего выздоровления, не затрагивая ни моё будущее в группе, ни то, а что же, собственно, случилось тогда с Лерой, и распрощались.

— Потом как-нибудь поговорим, — негромко сказала девушка, прощаясь.

— Потом, — зеркалю я, и, чуть помедлив, начинаю долгий подъём по лестнице наверх, делая остановки на каждом пролёте.

— Подруга приходила, — войдя с сумкой, сообщаю соседям по палате, уже вернувшимся от девочек.

— У-у… у Мишки есть девушка! — завёл Лёшка, играя бровями и лицом так, будто в наличии девушки есть что-то постыдное. А, ну да… он совсем ещё мальчишка…

Мы с Денисом, не сговариваясь, посмотрели на него с некоторым удивлением, и Лёшка, вспомнив, по-видимому, о том, что с некоторых пор ему нравятся девчонки, осёкся и покраснел, как матов цвет.

— Пирог… — довольно протянул я, разворачивая свёрток, — с картошкой!

В палате одуряющее запахло, и все вдруг вспомнили, что обед был давно, и был он такой… больничный, а жрать хочется уже сейчас, тем более — вкусное! Организмы вокруг не очень здоровые, но сплошь молодые и растущие!

— Живём! — потёр руки Денис, начав наводить суету, — Я на пост, кипятка попрошу!

Подмигнув мне, он лихо развернулся через плечо, потерял казённый тапок сорок седьмого размера, подобрал его, и, хохотнув, перестал изображать из себя служаку и вывалился за дверь.

— А вы чего ждёте? — обращаюсь к остальным на правах аксакала, — Давайте, табуретки сдвигайте, заварку доставайте, чашки-ложки!

Гостинцы немудрящие — собственно пирог, щедрые бутерброды из батона, варёной колбасы, масла и сыра, и пряники. Положив на табуретки универсальные газеты, начинаю всё это выкладывать на импровизированную скатерть с портретом улыбающегося Брежнева в центре, аппетитно шурша промасленной бумагой.

— Я сейчас! — вспомнил Славик, и зарылся в тумбочке, — У меня карамельки есть!

— К месту, — киваю благодарно, — с чаем хорошо пойдут!

Мальчишка сияет… как же, он не нахлебник, он со всеми, он наравне! Вот же ж… и не детдомовский, и семья полная, но там — столько комплексов, такой абьюз…

… и никого это не волнует. Все так живут! Вся, мать её, страна, с ПТСР[v]! Последствия царизма, ПМВ, гражданской и последующей разрухи, коллективизации и перегибов на местах, ВОВ, и снова — разруха, перегибы на местах…

Какая там педагогика, какая психология… любят, но орут, любят, но бьют… и насаждают, изо всех сил насаждают комплексы, искренне желая — только добра! Как они его понимают…

Денис вернулся с чайником и низенькой, жирной медсестрой, сурово оглядевшей нас поверх очков.

— Под твою ответственность, Савелов, — сообщила она, и, получив уверения в неизбывном почтении, и что мы, да никогда… а также кусок пирога, который, согласно правилам игры, нам пришлось вручать через уговоры, медсестра удалилась с чувством выполненного долга.

— Девочек позовём? — решил было реабилитироваться Лёшка.

— Да ну… — поморщился Денис, — сегодня эта, Утконоска дежурит, опять припрётся скандалить.

Санитарка со своеобразным прозвищем, полученным из-за её привычки к месту и не к месту вставлять, что она, вот этими вот руками, за нами утки выносит, особа скандальная, и я бы даже сказал — психованная, очень даже может, что «со справкой». Раз