– Смотри, Ханако!

– Какой восхитительный оттенок зеленого! – закричала девочка, очутившись на самом верху, и попыталась объяснить бабушке разницу между хищной зеленью тропиков и изысканной нежностью зелени Вакаямы. – Океан видно. А где юг, бабуля?

– Вон там.

– Значит, Ява тоже там.

Они прошлись, держась за руки, по галерее третьего яруса. Хана нервно сжала ладошку внучки, опасаясь, как бы та не упала.

– Все в порядке, бабуля! – рассмеялась та. – По краю проволочная сетка натянута.

Жемчужно-зеленая ленточка воды бежала на северо-запад. Город располагался только на этом берегу. За рекой раскинулись нескончаемые зеленые просторы.

– Смотри хорошенько, Ханако. Это Кинокава.

– Какой изумительный цвет!

В Батавии все реки ярко-голубые, и жемчужно-зеленая Кинокава поразила девочку в самое сердце.

– А вот Мусота, там твоя мама родилась.

Ханако проследила взглядом за рукой бабушки.

– А где я родилась? – неожиданно спросила она, разглядывая окруженную рисовыми полями мирную деревушку.

– В той же больнице Красного Креста, в которой родился твой брат.

– Да? Как скучно!

Хана понятия не имела, откуда взялось это пренебрежительное замечание Ханако.

Они так устали, что по пути домой не сказали друг другу ни слова. Хана прекрасно понимала, в каком неловком положении очутилась ее внучка. Девочка смотрела на Японию глазами иностранки и постоянно открывала для себя что-то новое, будь то невиданный ранее оттенок зеленого или голубого, цветки сакуры или персика. С другой стороны, Ханако никакая не иностранка. Она – японка, утратившая свои японские корни.

– Это же вполне естественно, мама. В конце концов, ей даже такое понятие, как смена времен года, неизвестно. Лето, осень, зима и весна только в умеренном поясе бывают.

– Теперь я понимаю, почему Эйдзи оставил Кадзухико в Японии. Когда вы вернетесь на Яву, Ханако наверняка забудет о цветах сакуры. Какая жалость!

– Не надо жалеть ее, мама. – Фумио неожиданно разозлилась. – Японцы вне Японии особенно остро чувствуют свою национальную принадлежность. Иностранцы постоянно на них глазеют. Японские посольства и консульства все время твердят нам: ведите себя достойно, не позорьте Японию. Заграничная японская начальная школа воспитывает в детях японский дух и тщательно следит за тем, чтобы они гордились своей историей. Не надо жалеть Ханако!

Хана и Фумио сидели на залитой солнцем энгаве с южной стороны дома, у каждой на коленях – пояс «тысячи стежков», который приносит удачу в бою. Хана только что закончила пришивать монетку в пять сэнов и, перекусив красную нитку, медленно проговорила:

– Должно быть, ты права.

Поняв, что все ее доводы пошли прахом, Фумио раздраженно вырвала у матери из рук пояс. Она так и не научилась шить, но все равно старалась помочь. Будущая мать проколола ткань в двух местах, прижала иголку к ней, обмотала ниткой и потянула. Получился крохотный красный узелок. Будучи сотрудницей Женского патриотического общества, Хана чуть ли не ежедневно получала заказы на такие вот пояса. Каждая женщина могла сделать на поясе всего лишь один стежок. Исключение составляли только те, кто родился в год Тигра. Хана приобщила к делу Фумио, всех своих служанок и дам, приходивших к ней с визитами. Каждая делала по стежку. Сама она собирала монетки в пять сэнов с дырочкой посередине и аккуратно пришивала их к поясам.

– Пять сэнов считаются счастливыми монетками. Они означают «переход через линию смерти»[82]и тоже приносят удачу.

– Да при чем здесь удача! Монетки защищают от шрапнели, только и всего.

Хана тихонько вздохнула, терпеливо ожидая, когда Фумио закончит стежок. Потом подобрала пояса и поднялась.

– Как Ханако себя чувствует?

– Теперь отлично.

– Вот и хорошо, тогда попрошу ее помочь мне.

После экскурсии в замок Вакаяма у Ханако тут же подскочила температура и начался тонзиллит. Фумио, которая потеряла второго сына и знала, какая Ханако слабенькая, была вне себя от тревоги и не отходила от дочери ни на шаг. Через три дня после прогулки температура спала, и Фумио вздохнула с облегчением.

– Мама, пожалуйста, посидите немного с Ханако. Я хочу взять Кадзухико с собой.

– Куда?

– В замок.

В Фумио до сих пор жила та девчонка-сорванец, которая бегала по полям Мусоты, и вот теперь ей тоже не терпелось подняться на башню. Три месяца назад она перенесла тяжелые роды, на этот раз малыш появился на свет с опозданием. Однако она быстро оправилась и вовсю наслаждалась первой за долгие годы весной в Японии. Кадзухико уже ходил в третий класс средней школы Вакаямы, и непомерный детский энтузиазм матери смущал его.

Спи, спи, спи.

Малыши растут во сне.

Будешь паинькой, заснешь

В красном кимоно пойдешь;

Не заснешь и хныкать будешь

Полосатое получишь.

За новорожденным Акихико присматривала Мацу, дочка одного из крестьян-арендаторов Матани. Фумио строго-настрого запретила ей все время носить ребенка на руках, и девушка от безделья напевала колыбельную. Помочь служанкам она не могла, поскольку совершенно не разбиралась в барской кухне.

Проскользнув мимо детской, Хана прошла по коридору в пристройку, где отдыхала ее внучка.

– Ханако, – тихо позвала она, раздвинув фусума. Лежащая в постели девочка удивленно поглядела на нее. – Извини, милая. Я тебя разбудила.

– Вовсе нет, бабуля. Я просто лежала с закрытыми глазами. Слушала, как Мацу поет.

Бледная, с белой повязкой на шее и во фланелевой пижамке с мишками, Ханако представляла собой поистине трогательное зрелище. Однако голосок прозвенел весело:

– Что это там у тебя?

Пока бабушка объясняла внучке, что такое пояс «тысячи стежков», Ханако внимательно рассматривала изделия. Девчушка села и взяла в руки один из поясов. Кудрявые волосы торчали во все стороны, красные губки придавали бескровному личику живости. Она была такой беззащитной, налет «взрослости» как рукой сняло. Хана показала внучке, как делаются узелки на поясе «тысячи стежков».

– На некоторых из них вышиты тигры, бабуля.

– Говорят, тигр способен проделать путь в тысячу ри[83]и вернуться назад, поэтому их вышивают на поясах – чтобы пожелать мужчинам удачи в бою. А женщины, рожденные в год Тигра, имеют право сделать столько стежков, сколько им лет.