Нет, он не считал себя святым и безгрешным, прекрасно отдавая себе отчет в том, что способен вожделеть. Но принцессу? Да будь она прекраснее богини, разве можно оскорбить ее похотью?

Эдгар снова сел было за письмо, сломал перо, потом поставил кляксу — чего с ним и вовсе не случалось уже несколько лет. Отчаянно хотелось что-нибудь разбить. Выругался, скомкал ни в чем не повинный пергамент, запустил в открытое по летней жаре окно.

— Эй, ты чего кидаешься? — раздалось оттуда.

Эдгар вздрогнул, уставился на улицу. На толстенной ветке дуба королевского парка, саженях в трех от стены дворца сидела девчонка. «Девушка», — поправил себя Эдгар, разглядев под рубашкой вполне оформившиеся округлости. И как это он раньше не замечал, насколько бесстыдно выглядят здешние девушки в мужской одежде?

Девушка перекинула ногу через ветку, развернувшись лицом к окну, мотнула головой — тяжелая черная коса отлетела за спину.

— Из-за тебя чуть с дерева не брякнулась, — проворчала она. — Сижу, никого не трогаю, тут летит в лицо какая-то дрянь.

— Это не дрянь, это пергамент, — машинально поправил Эдгар, продолжая ее разглядывать. Ну и порядки тут, дворец — называется, какие-то девки по деревьям лазят. И вообще… Эдгар, конечно, помнил рассказы Рамона, как они с Лией носились по окрестным лесам, и, по словам брата, она не гнушалась взобраться на дерево. Но все равно, не пристали девушке, вступившей в брачный возраст — а сидевшей на ветке по виду было достаточно лет для сватовства, — подобные забавы.

— Какая разница? Извиняться-то будешь или слов таких не знаешь?

— Извини, — согласился Эдгар. Потом подумав, добавил: — Хотя я не уверен, что извиняться должен я, а не ты.

— Это еще с чего? — фыркнула она.

Девушка, надо сказать, оказалась хорошенькой: правильный овал лица, большие карие глаза, точеные черты. Жаль, фигуру не разглядеть. Эдгар разозлился, поймав себя на этой мысли. Вот только пялиться на сидящих на деревьях девок не хватало. Осталось только затащить в постель какую-нибудь служанку. А потом сходить еще раз поговорить с королем о целомудрии.

— Ну, хотя бы с того, что некрасиво подглядывать. Или у вас это считается правильным?

А кстати, кем она может быть, эта девушка? Судя по осанке и тону, явно не простолюдинка, даже если на миг допустить, что простолюдинке — той же служанке, скажем — кто-то позволит лазить по деревьям королевского парка. Дочь кого-то из придворных? Скорее всего, причем не мелкой сошки, раз уж ей дозволяются подобные выходки.

— Я не подглядывала!

— О да, ты наверняка взобралась на дерево, чтобы поразмышлять о догматическом богословии.

— А кто виноват, что ты из своих покоев носа не высовываешь? Должна же я была на тебя посмотреть!

— Вот нахалка! — восхитился Эдгар. — Я тебе чудище заморское, что ли, — «посмотреть»?

А ведь чудище заморское и есть, подумал он и развеселился окончательно.

— Сам нахал, — огрызнулась девушка. — Что теперь, вечернего пира ждать? Или и вовсе пока мне утром учителя представят?

— Чего? — Эдгар оторопев, тяжело оперся о подоконник. Да нет, не может быть.

— Меня зовут Талья. Отец сказал, что с завтрашнего дня ты будешь учить меня богословию.

— Катехизису.

Никогда в жизни ученый не чувствовал себя большим дураком. Это ж надо так опростоволоситься! Мог бы сообразить, что до сих пор каждый говорил на своем языке. Едва ли дочь любого здешнего придворного может понимать пришельца из-за моря… Или его все же разыгрывают?

— Катехизис — ерунда, — заявила принцесса, забавно сморщив носик. — Я его давно вызубрила. Скука.

Эдгар промычал нечто неразборчивое, отчаянно пытаясь собраться с мыслями. Получалось плохо.

— Нет, правда, чему там учить-то? Есть текст, есть комментарий, что еще разжевывать?

— Ты читала перевод?

— Нет, конечно. — Она пожала плечами. — Должна же я знать язык народа, среди которого буду жить. По правде, читаю я куда лучше, чем говорю, но, думаю, ты поможешь это исправить.

— Как прикажешь, госпожа.

— Ага, вот ты как заговорил. А то «нахалка»…

— Государыня…

— Брось, — она махнула рукой. — Я не обиделась. В кои-то веки нормальный человек нашелся, а то слово поперек молвить боятся. — Она помолчала, теребя косу, снова откинула ее за спину. — А что такое дог-ма-ти-чес-кое богословие?

Эдгар закашлялся:

— Это мы изучать не будем.

— Почему? — изумилась она.

— Ну…

— Ясно. Волос долог, ум короток, так, кажется, у вас говорят?

Примерно так Эдгар и думал — но не признаваться же в этом. Узнавать, какова принцесса в гневе, почему-то не хотелось.

— Видишь ли… — осторожно начал он. — Судить будут прежде всего по твоему поведению и твоим речам — а я, право слово, не уверен, что обсуждать догматическое богословие можно где-то вне университетских стен. Понимающего собеседника не найдется. Так что, если ты знаешь катехизис, я бы начал с жития святых, исполнения церковных таинств и с того, как правильно вести себя в храме. И, собственно, самого священного писания. А там видно будет.

— Писание я прочитала. Но ты прав, — поразмыслив ответила она. Глянула на солнце, заерзала. — Ладно, об этом завтра. Пора собираться на этот пир, чтоб его.

— Он скоро?

— Нет. Но наряд и прическа… — Она мотнула головой, в который раз откинув за спину косу. — Да, чуть не забыла: как тебя звать?

— Эдгар.

— Хорошо. Тогда до вечера, Эдгар.

Она юркой белочкой скользнула меж ветвей, помахала рукой и вприпрыжку помчалась вдоль стены замка.

Эдгар рухнул на кровать и застонал. Нет, воистину, только с ним могло случиться что-то подобное.

Хмыкнул: никакого вожделения, значит? А кто не так давно таращился на торчащие сквозь рубаху пуговки сосков? Он длинно и прочувствованно выругался. Похоже, остаток вечера придется провести в размышлениях о грехе гордыни.

* * *

Здравствуй.

У меня все не как у людей — то неделями не пишу, то вот два письма подряд. И кто знает, которое из двух придет первым? И придут ли вообще… К вам стремится все больше служителей церкви, и на монастырских гонцов тоже можно положиться — но тяготы путешествия есть тяготы путешествия, и до цели добирается далеко не каждый. Впрочем, я ведь хотел рассказать не о том. Кольчуга.

Итак, отступать было поздно — после учиненного скандала оставалось лишь идти до конца, все равно кругом виноват. Впрочем, мне не привыкать быть кругом виноватым — так было, сколько себя помню. Сдается мне, я был виновен уже в том, что родился, став вечным источником треволнений матери.