— Не совет нужен мне. Разговор нужен. Посовестись внучка моего надо. Со свету ведь меня сводит. Житья не дает. Сил ужо терпеть нет. Пойдем милая, я провожу, тут недалече.

— Не могу, жених у меня сильно болен. Нужна я ему. — Славуня не знала, что делать, и идти нельзя, и не пойти невозможно. Стояла, не решаясь, как поступить.

— Мы быстро, милая. Тут рядышком. Верста всего до моей избы, она в ельнике, на отшибе стоит. Ведунья я, меня люди боятся, вот рядом с деревней селится и не дозволяют. Но ты-то девушка мудрая, понимаешь, что все страхи их пустые. Вреда от меня нет. — Потянула она настойчиво за руку. — А я тебе медку лесного. Ароматный медок, как слеза. Сама взварчику попьешь, да жениха напоишь...

— Только если быстро. — Сдалась наконец девушка. — Поговорим и я тут же назад. А медок, это лишнее. Не за плату я помогаю.

Как вышла Славуня за ворота города, люди видели, а вот зачем и с кем, рассказать уже не могли, словно им память стерли. Морок навели.

Глава 16 Побег

Тошнило, и болела голова. Слава пришла в себя: «Что происходит, где она находится?» Какое-то помещение, но на столько темное, что ничего не видно. Странное сочетание запахов сена, навоза, хлеба, и еще чего-то кислого и неприятного, чего-то знакомого, но в данный момент не разобрать, да и не время об этом думать, слишком страшно, но все же: Если — это конюшня, то причем тут хлеб? Если изба, то причем навоз? Одни загадки, да еще страшная боль терзает голову, стучит в виски, словно гвозди забивает.

Ноги и руки связаны. Она лежит на чем-то жестком, по всем ощущениям грязном деревянном полу. Из прошлого помнит только, что пошла помогать незнакомой бабуле, поговорить с ее жестоким, глупым внуком. Помнила, как вышла из ворот города, и как шла за своей старенькой провожатой, забавно семенящей косолапящими ногами. Потом та внезапно остановилась и села никуда не свернув, прямо на тропе в грязную лужу:

— В валенок что-то попало... Ты иди милая, я догоню, прямо по дорожке ступай, тут совсем недалече, как увидишь ельник, там-то домишко мой и будет. — Лепетала старуха, стягивая мокрую обувку.

— Я помогу. — Славуня присела перед ней, но та замахала руками.

— Что ты, что ты! Сама я. Неча белы рученьки марать, вон сколько на ходунках грязи-то налипло. Иди милая, я сама справлюсь. Сучек видать попал, вот и колется, ступать мешает. Вытряхну да догоню. Иди, не сумлявайся. Я скоренько.

Слава пожала плечами. Зачем навязываться тому, кто от помощи отказывается, неприлично это. Поднялась да пошла в направлении, указанном бабушкой, тут не заблудишься, тропка одна, других нет.

Последнее, что запомнила девушка, так это то, как показался на взгорке еловый лес. Только и успела подумать: «Действительно недалеко». — И мир мгновенно погас.

Темно и страшно. Ее видимо похитили, и только один человек, а вернее богиня, это могла сделать — Инглия. Только один есть у Славы враг, могущественный, страшный и жестокий. Пощады не будет, и помощи ждать неоткуда. Лель ушел, как только появился Орон, а тот куда-то улетел, каркнул, и как пес с цепи сорвался, только и видела его. Никто не знает теперь куда ушла девушка, где искать. Надятся ей теперь можно только на себя.

Что-то зашуршало в темноте, затопало семенящими шажками, заохало, быстро приближаясь, и споткнувшись о вытянутые ноги Славы, упало грохнув металлическим звуком то ли кастрюли, то ли ведра об пол.

— Да чтоб тебя упыри сожрали!... Чтоб тебе пусто было!.. Какого лешего ты тут растянулась?... Другого места отдохнуть не нашла? И вообще. Чего тебе тут понадобилось? — Писклявый голос, заверезжал, изрыгая проклятия.

Слава даже ничего не успела ответить, как зажегся тусклый фонарик, осветив маленького мужичка, ростом с грудного ребенка, с всклокоченной рыжей бородой, в потертом тулупчике из шкуры непонятного, в силу засаленности, животного, в холщовых, широких, оранжевых штанах, с грубой красной заплаткой на коленке, сношенных лаптях на голую ногу и зимней шапке «треухе», с опущенным вниз одним ухом, а вторым, торчавшем вверх как ухо насторожившегося кролика, с которого свисали лохмотья квашенной капусты. Красные глаза сверкали праведным гневом, а нос-сарделька, пыхтел и сопел, выражая всю степень обиды.

В одной руке тот держал какое-то убогое подобие чугунной сковороды, с оставшимися там остатками капусты, а в другой, вытянутой вверх — огромного светляка, с вытаращенными от испуга глазами, открытым в ужасе беззубым ртом, и раскрытыми, трепещущими от страха крыльями.

— Ты говорил, что тут нет никого! — Истерично заверещал тот, тонюсеньким голоском взволнованного сверчка, до которого пытался достучатся дятел. — Говорил: «Бабка в город ушла. Возьмем закуски, по-быстрому, и айда домой, никто не узнает». — А теперь что? Теперь эта девка нас сдаст. Пропали мы. Не за грош сожрут.

— Не мельтеши. — Мужичек, вытер грязной ладонью бороду, собрав застрявшую там капусту в щепоть, и закинув в несоразмерно большой, относительно головы и тела рот, показав крупные желтые зубы, захрустел, громко чавкая. — Не сдаст она никого. Вон глянь, сама тут связанная лежит, пленница она.

— Чавой-то бабка девок воровать принялась, совсем свихнулась тут в одиночестве? — Светляк, тут же успокоился, лихо расправил задумчиво, одной из шести лап короткие жесткие нитки усов, и направил луч света, из светящегося пуза, на пленницу. Присмотрелся, расправил крылья и слетев с ладони своего спутника, завис над девушкой. — Связанная, значит не опасная, — кивнул утвердительно, и сел той на грудь, внимательно всматриваясь в глаза. — Ответствуй. Кто такая? Зачем тута?

— А вы знаете, что воровать, это грех? Нехорошо это. — Не смотря на всю сложность положения, Славе вдруг стало смешно. Она одновременно нахмурилась, выражая напускное осуждение и улыбнулась, не в силах сдержаться от вида незатейливых воришек, пойманных на месте преступления.

— Кто воровал? Кто воровал?! — Подпрыгнул и запищал возмущенно мужичек. — Мы только мальца, на пробу и взяли. Вдруг перекисла капустка?.. Как без пробы-то? Без контролю? Всего-то и горсть... — Он не успел договорить, потому что Слава его перебила:

— Сознайся, что украли? Ведь украли же? — Едва сдержав смех, сощурила глаза девушка. — Ладно. — Примирительно продолжила она. — Так и быть, я никому не расскажу о вашем нехорошем поступке, а за это вы меня