До Паши-реки ехали долго, муторно — возы часто застревали в болотинах, приходилось вытаскивать, и это еще хорошо, что давненько уже не было дождей — вторую седмицу стояло вёдро. Не шибко-то велико и расстояние — верст тридцать — а шли чуть ли не два дня. К исходу вторых суток добрались, обрадовались, завидев сливающиеся, сверкающие отраженной синью, воды двух рек — Паши и Капши. Здесь же, на мысу, у слияния, расположилась уютная деревенька, небольшая, в один двор — рубленная в обло изба на подклети, овин, амбары, баня. Вся усадьба была обнесена частоколом, распахнутые настежь ворота покосились и явно нуждались в ремонте, о чем, распекая выбежавшего навстречу тиуна, не преминул напомнить бирич.

— Ты воротца-от поправь, человеце, — неодобрительно качал головой Ермолай, — нешто плотников средь челяди нету? Нет, так ближних весян попроси — уж не откажут.

— Справим, справим воротца, батюшка, — кланяясь, заблажил тиун — небольшого росточка хитроглазый мужичок с редкой рыжей бородкой. — Мы ить третьего дня хотели, да не смогли — леший в деревах завелся, не пустил к весянам, у них-то плотники знатные, не то что наша челядь. От, как леший уйдет, так и справим!

— Леший, говорите? — поднимаясь по узкому крыльцу в избу, бирич неодобрительно скривился. — Что ж часовню не срубите? Помогла б от нечистой силы.

— А, пожалуй, что и надо часовенку-то, — согласно кивнул тиун. — Ты, батюшка, входи, входи… Отдохнем, покушаем… Служки как раз баньку истопят.

— Банька — это хорошо, Офонасий, — Ермолай сменил гнев на милость. — Но ворота все ж таки исправь… Смотри, как обратно поеду — взыщу!

— Исправлю, исправлю, батюшка! Вот, как уйдет леший.

Дался им этот леший!

Бирич тоже заинтересовался — пока воины располагались, уселся на крыльце, на скамеечке:

— Что за леший такой? Когда объявился?

— По ночам шастает. Огромен зело, злой — а глаза, как плошки горящие! И воет — у-у-у, у-у-у!

— Так это, может, волк тут у вас воет?

— Не, батюшка, волк не так.

Тут прибежал служка, доложил — банька на бережку готова, стоплена. Тиун заулыбался — пожалте, мол, на полок, гости дорогие. Аль сперва поснидать?

— Потом поснидаем, как вымоемся, — бирич поднялся на ноги, позвал: — Пойдем, что ль, попаримся, Миша?

Михаил пожал плечами:

— Пойдем.

И в самом деле, неплохо было сейчас — в баньку. Первым бирич Ермолай пошел, с Мишей да двумя воями — ух, и задали же пару, черти! Уж так наподдавали, Михаил вылетел — едва жив! — да, чуток дух переведя — с разбега в реку — бултых!!! Уххх… Отпустило…

Вынырнул, поплавал — да в баню, чего зря морозиться-то? Как выходил, в песке ногой за что-то зацепился… Глянул — браслетик синенький!

Однако!!!

Воин уже сзади вылезал, отфыркивался. Михаил оглянулся:

— Чего это тут в песке-то валяется?

— А что? А… браслет. Видать, молодуха какая обронила.

— Да какие тут молодухи?

— Есть… или так, волною прибило. Тут бывает, еще и не то прибьет… — воин потянулся, подставив заходящему солнцу могучую грудь. — Эвон, за излучиной горку видишь?

— Ну.

— Так там, сказывают, и завелся леший. Ночью третьего дня приходил, ухал, сверкал глазом…

Михаил про себя усмехнулся — а не той ли породы здешний леший, как давешний новгородский водяник? Любопытно стало — и чем таким леший сверкал? Глазами? А может, факел это был — путь ладьям тайным указывал?

Спросил после бани тиуна — давно ль леший окрест бродит?

— Почитай, третье лето, — подумав, отозвался тот. — Раньше не слыхивали. И тут — аккурат третьего дня был, как раз перед вашим приездом.

За день, значит, ага… Наверное, и браслетик тот синенький тоже в это же время появился. Хотя… может, он и впрямь — здешний.

— Не, это не наш, — внимательно рассмотрев украшение, тиун отвернулся. — Наши все желтые да зеленые носят, а этот… Да с лодки обронил кто-нибудь, вот водою и принесло.

— А леший-то за излучиной ходит?

— Там… Ух, и глаз у него — горит, прямо как пламя адское, спаси, Господи, и помилуй!

Хм — глаз. Не леший, а циклоп какой-то…

Михаил был заинтригован, однако переться за излучину на ночь глядя не стал, благоразумно дождавшись утра, благо этот день выдался для него свободным: бирич Ермолай «творил на починке закон» — сиречь принимал челобитчиков из ближайших селений.

Испросив ройку, Миша, не спеша, отчалил от берега и поплыл к излучине, стараясь, чтоб в лодку не попадала поднятая вдруг налетевшим ветром волна. Река была как река — ничего необычного — темная болотная вода, каменистые отмели, плесо. Приткнув лодку между камней, Михаил — по камням же — пробрался к берегу, и, протиснувшись сквозь густые заросли ивняка, поднялся на кручу.

Круча как круча. Обычный, поросший орешником и рябиною холм, с вершины которого — ежели хорошенько раздвинуть ветки — открывался великолепный вид на починок. Присмотревшись, Миша даже обнаружил следы! И примятую траву, и отпечаток чьей-то ноги на глинистой осыпи… обычный отпечаток, ничуть не похожий на лапу лешего…

А вот — еще один отпечаток… И — вот! Тут босая нога… девушка… или подросток. Судя по всему — бежал! Ну да — через весь холм — к плесу, к починку…

Господи!

Михаил напряг зрение — кажется, в густых зарослях папоротников на склоне холма что-то лежало. Что? Какая-то колода, что ли? Внимательно оглянувшись по сторонам, молодой человек на всякий случай выхватил из-за пояса узкий кинжал, приобретенный еще в Ладоге, и, напряженно прислушиваясь, спустился по склону. Нагнулся…

Тело!!!

Тело мальчишки, подростка, на вид — лет двенадцати — в рубахе из грубой холстины, в рваных портах… Парнишка лежал лицом вниз, под левой лопаткой его, посреди бурого пятна запекшейся крови, торчала стрела. Похоже, подстрелили на бегу… Ну да — еще чуть-чуть — и нырнул бы, поплыл бы к починку, к людям…

А рубаха-то — явно с чужого плеча…

Вытащив стрелу, Михаил осторожно перевернул труп на спину… детское испуганное лицо, широко распахнутые глаза… рваный шрам на левой щеке, у самого носа…

Шрам… Господи! А не юный ли это утопленник часом? Тот самый, пропавший с усадьбы тысяцкого Якуна…

Вот так леший на этой горе! Вот так леший…

Аще челядина убиет, яко разбойник, епитемию приметь.

Заповедь ко исповедующимся сынам и дочерям. (Церковные правила о челяди, холопах, изгоях, смердах)

Шрам от рыболовного крючка! Ну точно. Один из пропавших с усадьбы тысяцкого Якуна «утопленников»… как бишь его? м-м-м… Якся, что ли? Наверное, так… Михаил не был уверен насчет имени парня, однако во всем остальном — и примета, и возраст, и одежка с чужого плеча… Отрок явно попытался бежать, бежать на погост, к людям — выпрыгнул из ладьи (или они пристали к берегу), бросился через мыс, напрямик, и… и словил спиною стрелу. А тот, кто стрелял — спец! Попасть в бегущую мишень, да еще в сумерках… или — уже под утро? Тогда злодеи — кто бы они не были! — где-то здесь, рядом. Браслеты! Дешевые девичьи браслеты из синего стекла — теперь ясно, что их оставляли не зря, подавали знак. Этакий немой крик о спасении.