«Это самое главное».

Зашуршали куртки.

– Буду накрывать на стол тогда?

– Давай.

А он покрутит карты в местном телефоне, отыщет магазин сантехники, сбегает туда, а то кран в ванной течет.

– Мама, вы кушать будете?

– Так я же… ничего не варила…

Лидия Степановна спохватилась, прижала руку к груди.

– А уже все сварено. Сейчас только тарелки расставлю и хлеб нарежу.

Мак гордился ей, своей принцессой. Не столько гордился даже, сколько чувствовал, что она из любой халупы и при любых обстоятельствах сделает для него дом. А он всегда укроет ее от тревог и холодных ветров. Они проживут это время вместе и запомнят его хорошим, пусть и отличающимся от привычной им жизни.

Он как раз снова крутил в ванной кран, чтобы понять, какого типа нужны резиновые прокладки, когда прозвучал вопрос:

– Миша, ты сколько кусков хлеба съешь?

Улыбнулся.

Ответил:

– Три.

И кивнул в ответ на просьбу «купить по дороге колбасы».

* * *

Нордейл. Эра.

(Audiomachine – The Gallows)

Всю осознанную жизнь я училась получать от жизни удовольствие. Нет, не как избалованный ребенок богатых родителей, но как человек, способный радоваться простому и малому. Сегодня эта способность меня покинула – ночь прошла как в аду. Наутро сухое першащее горло, воспаленные глаза и разбитость, будто последние сутки я провела под катком. Ломило виски, тряслись ладони.

– Что происходит?

Глухое рассветное небо – мрачное, как мое настроение. Кажется, утро отказывалось вползать в мой дом, обходило его стороной. Напротив сидел Кайд. Глаза его более не смеялись, ушла из зрачков вечная веселая сексуальная дерзинка, осталась царапающая серьезность.

И он огорошил меня: «Процесс пошел в три с половиной раза быстрее. Я сумею удержать, волноваться не о чем…»

Не о чем. Но он волновался. Всю ночь сидел возле меня – его невозможно было не чувствовать.

– Это… хорошо?

– Это плохо. Потому что твое тело не отдыхает, не выдерживает пауз в спокойном режиме, не успевает восстанавливаться.

– Что это значит? Все… разом. Не ходи вокруг…

Я редко видела его таким – тяжелым и набухшим, как дождевая капля.

– Будут случаться приступы. Сбои в работе нервной и мышечной системах, судороги…

– Что еще?

– Возможен временный паралич.

Так…

– Дальше?

– Все что угодно.

«Вплоть до отказа важнейших функций жизнедеятельности».

Приехали.

– Остановить процесс уже невозможно?

– Я предупреждал.

– Что же… делать?

Я струхнула. Почувствовала, будто под моими подошвами затрещал очень тонкий озерный лед, хрупкий, как стекло.

– Я буду рядом. Исправлять, предотвращать.

– Двадцать четыре часа в сутки?

– Практически.

– А работа?

– Я взял отпуск.

– Отпуск?..

Теперь я смотрела на него иначе – почти с ужасом.

Влюбленные мечтают находиться рядом друг с другом с утра до вечера. И я мечтала. Но не в подобном ключе, когда «он» вдруг превратился в работника медсанчасти, а «она» в невменяемого и сотрясаемого приступами истерика и эпилептика. Не так все было в моей сказке, да и вообще, это уже не сказка, а серия страдальческой мелодрамы, смотреть которую я бы не стала.

– Нет…

– Да. – «Никто не мог предположить. Твоя Суть Мены…» – У меня для тебя есть еще одна не очень приятная новость.

Теперь мне до колик в животе хотелось откатить этот день назад до вчерашнего вечера, до возвращения в собственную гостиную, до пляжа на Литайе.

– Какая?

– Облучения придется делать чаще. И гораздо плотнее, жестче. Наслаждение при этом уйдет полностью. Извини.

«Я обещал тебе мороженое на палочке, но осталась одна палочка. Да и то измазанная в дерьме и песке, но бери, потому что другого нет…»

Ужасающая мысль настигла следом.

– Когда?

Я поперхнулась, почти закашлялась.

«Когда следующее облучение?»

Дварт посмотрел на часы. Теперь весь его некогда привлекательный вид вдруг начал вызывать во мне раздражение. До отчаяния, до воя хотелось остаться одной в тишине и спокойствии, просто выспаться, просто побыть. «Просто». И не нужно этих литых бицепсов, красивых глаз, дорогих часов на запястье… Больному не требуется смотреть на идеально ограненный бриллиант или многомиллионный болид «Форше», ему требуются покой и таблетки.

– Твои мысли и настроение тебе больше не принадлежат. Сейчас чувства, эмоции – все ложное. Твое тело и сознание «распадаются» на части и воссоединяются вновь в не всегда верных последовательностях…

– Когда?!

– Через семь минут.

Семь минут. А после меня будет крючить на полу в судорогах.

– Ты уйдешь.

– Нет.

– Не будешь на это смотреть.

– Буду.

– Ты обещал!

Я уже вела себя как неврастеничка. Но валяться перед ним на полу с пеной у рта…

– Я обязан быть рядом. Все пошло иначе, Эра, придется пересматривать на ходу.

– Но я… – Не хватало слов. А еще смелости произнести их вслух. – Я буду… некрасивая. Дергаться, хрипеть… Как наркоманка, как припадочная…

– Мне все равно.

– Мне нет!

– А если остановится сердце?

Мы смотрели друг на друга молча, как гладиаторы на арене, которые решили биться бессловесно, побеждать друг друга тугой тишиной.

– Тогда… ты хотя бы отвернешься.

Он принял ничью, опустил щит.

– Хорошо.

Он наступал, я отступала. Не хотела класть свои ладони поверх его – мне хватило, я не отдохнула. И теперь пятилась к стене, глазами просила «не надо», хоть и понимала, что бесполезно.

Шаг назад, еще, еще… Жалкая попытка убежать, когда бежать некуда и нельзя. Дварт наступал неохотно, с едва различимой жалостью на дне синих глаз. Остановился, когда я уперлась спиной в спину, попросил тихо:

– Подними руки, положи на стену.

Подчинилась, думая лишь о том, что «быстрее начнется – быстрее закончится». Но когда и кому это помогало? Вздрогнула, когда он шагнул ближе, содрогнулась сильнее, когда поднес свои ладони к моим, чтобы прижать.