полную эпистолярную мощь — и пробежал глазами важное. Уфимский губернатор оказался умницей: вняв моим тревожным посланиям и прогнозам собственных спецов по сельскому хозяйству, он тряхнул мошной — собственной, губернской и чужой, собрав пожертвования с богачей — и уже приготовил изрядные запасы провизии. Приготовил их и на будущее — в виде оформления договоров с крупными производителями на два года вперед, что не даст латифундистам завышать цены, когда спрос на хлеб резко возрастет. Взятку давать Ухтомскому вроде бы не за что, но дали все равно — три тысячи рублей, чисто уважение «проверяльщику» показать. В соответствии с инструкциями, Эспер Эсперович эти три тысячи в «фонд будущего неурожая» и вложил.

Два к одному пока — довольная печальное соотношение бестолковых к толковым, но выборка еще маленькая, и от дальнейших выводов будет разумно воздержаться. Ждем вестей от остальных «проверяльщиков».

Вторая важная и порадовавшая меня вещь — пока я приятно (и частично полезно) проводил время с маменькой, государственный аппарат работал на сохранение моего лица и улучшение жизни рабочих. Подозреваю, что первая причина в глазах бюрократов гораздо важнее первой, но главное — результат. С сего дня, Высочайшим указом, заводские лавки законодательно запрещены, а штрафы — ограничены четвертью жалования. Дополнение ко второму пункту вызвало у меня уважение — не только высокородные бездельники в аппарате работают, но и толковые, прекрасно понимающие сущность капиталистов люди. Я бы, конечно, так не поступил, но на ограничение штрафов изрядная часть заводчиков отреагировала бы уменьшением жалования — что бы то на то и вышло. Нельзя — в Империи с сегодняшнего дня появилось понятие «минимальный размер жалования заводских, фабричных и промышленных рабочих». Не единый — «вилка» жалования сильно разнится, но ниже, чем вчера, жалования законодательно установить теперь нельзя. Контроль над исполнением указа ложится на плечи работников Казенной палаты. Будут взятки, будут махинации, но будут и образцово-показательные кары за это. Кара первая — огромные штрафы. Кара вторая — каторга до пяти лет. Авторов указа я записал в блокнотик, однозначно определив их как толковых и подлежащих Высочайшей благодарности.

Указ стал ключевой точкой, после которой можно вновь засветиться в газетах — слово сдержал, и стыдливо прятаться дальше смысла нет. Велев Семену вызвать ко мне журналиста — на завтрашний день, после встречи с Синодом будет в самый раз — я достал из коробки папку с давным-давно заготовленным докладом тому самому Синоду и велел секретарю-Николаю снести его папеньке. Может и исправит чего, но суть не изменится — Великий план Александром принят.

Третья приятная почта — письмо от Маргариты. Распечатав конверт, достал фотокарточку. Волосы невесты вопреки актуальной моде волнами свисают до плеч, скрывая специфическую анатомию черепа. Уже на пятьдесят процентов красивее, чем была. Стоп, это что, нижняя половина одетой в чулочек голени из-под подола торчит? Ах ты развратница! Это же приравнивается к фото в пикантной позе и почти невидимых стрингах из моего времени! Что ж, я сам начал эту игру, отправив ей то фото с голым торсом. Долго решимости набиралась, почти полгода! Или просто даму-фотографа долго отыскать не могли? Мужчине ТАКОЕ запечатлеть точно не дали бы — разве что с последующей смертной казнью.

Ощутив, как щеки при виде голени начинают нагреваться, я потряс головой и взял себя в руки. Очень давно «пощусь», и поститься минимум до октября. А горничные и фрейлины такие, зараза, хорошенькие встречаются! Не думаем в эту сторону, смиряем плоть аки протопоп Аввакум.

Переодевшись, я отправился в столовую, где выпил кофе в компании семьи. Переодевшись второй раз, с семьею же отправились в храм на воскресную службу. По дороге я немного нервничал — казалось бы, что мне нынешнему этот Толстой? Просто юродствующий граф с литературным талантом, но груз прошлой жизни слишком велик, и мне до боли не хотелось разочаровать Льва Николаевича. Карета поскрипывала рессорами, за окошком ползла Гатчина, по спине бегали противные мурашки, но все это не мешало мне радовать младших пересказом сказки «Рики-Тики Тави», заменив малопонятного для наших краев мангуста на выросшего в семье охотника соболя по имени Тайга, а кобру — на гадюку. Потом в книжку это превратим, добавив приписку «записано со слов старого казака Димитрия Белана в N-ской губернии». Культа Индии и других стран мне здесь не надо — на родное надо напирать, оно народу понятнее, а значит полезнее.

Воскресная служба в компании Августейшей семьи — мероприятие строго регламентированное, и кого попало сюда не допускают. Рожи уже вполне знакомые — на приемах с большинством виделись. Службу проводить будет епископ Антоний. Я о нем справки навести успел и остался доволен: с подачи Антония студенты Петербургской семинарии начали активно «ходить в народ» и вести там религиозно-просветительскую деятельность. Упор пока на первую, но недооценивать важности идеологических «скреп» нельзя, а повышение грамотности народа, пусть и по остаточному принципу, штука архиважная, как ни крути. Читал и статьи Антония в профильных журналах — епископ, даром что ему покровительствует лично мракобес-Победоносцев, отличается весьма здравыми взглядами на мир.

Сам Константин Петрович здесь тоже присутствует — с того самого вечера, когда я продемонстрировал волшебную регенерацию, мы с ним не виделись. Судя по умиленно увлажнившимся при виде меня глазам за круглыми очками и восторженному выражению лица, религиозный экстаз из Победоносцева не выветрился, и это для меня очень-очень хорошо.

Поздоровавшись с ним, епископом и рядом шишек, я наконец-то добрался до смиренно ждущего своей очереди Толстого. Юродство юродством, но в лаптях и рубахе граф себе позволяет ходить только в родном имении. Манеры, речь, осанка, дорогущая и очень стильная трость, великолепно сидящий костюм — все атрибуты высшей аристократии Лев Николаевич сочетал в себе как положено, включая, само собой, отношение к Августейшей семье.

Он поцеловал ручку Дагмаре и княжнам, подарил Мише вырезанного из дерева волчонка и поклонился мне:

— Доброе утро, Ваше Императорское Высочество.

Тучки на небе разошлись, и выглянувшее солнышко блеснуло на лысой макушке великого русского писателя. Дыхание перехватило — гуманитарная часть моей личности всегда доминировала, и только стремление иметь запасной план в виде хорошо оплачиваемой работы заставило меня освоить геологию.

— Доброе утро, Лев Николаевич, — поздоровался я в ответ, и, словно зомбированный удавом Каа бандерлог протянул графу руку.

Хочу потрогать живого Толстого! Ладонь Льва Николаевича крепко сжала мою, дав ощутить мозоли