Кроме него и водителя в просторном салоне «мерса» располагались еще трое человек: двое в сером по бокам Балуева (мощные мужички из «серой сотни») и один в черном – на переднем сиденье. Он имел какие-то нашивки и звезды на плечах и рукавах комбинезона, но Вася в чеченской военной символике не разбирался и мог только догадываться о звании своего тюремщика.

Наручники Василию надели уже при выезде из города, но это было в порядке вещей, а вот два пистолетных ствола под ребрами мешали чувствовать себя свободным. Предостережение Соболева на японском языке явно имело смысл. С этими ребятами надо было держать ухо востро. Вася попытался было их разговорить или рассмешить, рассказав пару анекдотов, но четверка конвоиров ни разу не заговорила в дороге, и Вася с грустью признал истину, вычитанную им в какой-то газете: труднее всего контролировать того, кто диктует правила игры.

К аэропорту прибыли к шести часам вечера и сразу проехали на летное поле, якобы для посадки в самолет на Москву, который был уже готов к вылету. И Василий понял, что пришел момент пустоты[257]. Он вытянул руки вперед.

– Снимите наручники, ребята.

– Сиди тихо, – оглянулся тот, что сидел впереди, протянул Балуеву рацию. – Говори.

– Соболев, я в аэропорту, – сказал Вася. – Ты уверен, что моя помощь тебе не понадобится? Может, мне все-таки остаться?

– Лети, – донесся тихий голос Матвея. – Иншалла…

Тюремщик отнял рацию, щелкнул кнопкой переключения диапазонов, бросил в микрофон какую-то фразу, выслушал ответ, оглянулся и кивнул, как бы давая команду конвоирам. Но Вася начал свою комбинацию раньше.

Он резко рванулся вперед, к спинкам передних сидений, благо расстояние позволяло ему это сделать, так что стволы пистолетов с обоих боков соскользнули, так же резко вернул тело назад, придавливая спиной руки с пистолетами, и с ходу врезал правому здоровяку удар локтем в подбородок (миги аге эмпи учи – песня, а не прием!), одновременно выплевывая куриную косточку, которую держал во рту еще с момента выхода из камеры (в последний раз кормили его холодной курицей), в глаз молодцу слева. От неожиданности и боли тот выстрелил и попал своему напарнику в бок. Теперь можно было не опасаться нападения справа. Не дожидаясь второго выстрела, Вася нанес стрелку еще один удар – наручниками в лицо, раздробил нос и надолго вывел из строя. Только теперь охранник в черном сообразил, что его сценарий неожиданно нарушен, и начал доставать пистолет из кобуры на поясе. Но ему следовало держать его на коленях готовым к стрельбе, тогда он, наверное, успел бы выстрелить, а так удар Васи обеими руками в затылок бросил его на стекло и отключил сознание.

Оставался еще водитель, крепкий белобрысый малый с глазами альбиноса, вооруженный автоматом, однако ему, чтобы обезвредить пленника, тоже надо было сделать много движений: остановить машину, снять руки с руля, повернуть автомат стволом назад, спустить предохранитель и нажать курок. На все это ему потребовалось бы около секунды в самом лучшем случае, Василию же хватило половину этого огромного временного запаса, чтобы выхватить пистолет из руки раненого конвоира справа и направить его в висок водителю.

– Стоп-кадр! Не стоит состязаться в скорости с пулей, парень. Брось пушку!

Водитель повиновался.

– Руки на руль. Выезжай с поля.

– Далеко все равно не уйдешь, – проговорил водитель по-русски. – Первый же пост остановит, и тебе крышка.

– Ага, русский, значит, – прищурился Вася. – Надо же, как мне повезло. Давно водишь эту колымагу?

– Слёта, – хладнокровно ответил водитель, шевельнув каменными желваками. Его лицо пошло пятнами, но держался он хорошо.

Вася присвистнул. Слово «слёта», означавшее – с лета, то есть давно, принадлежало профжаргону спецслужб.

– Это как же тебя угораздило на службу к этому «волку» – Шароеву? Ты же «гусь», насколько я соображаю.

– Где хочу, там и служу, – огрызнулся водитель. – Будешь платить больше, я и у тебя покантуюсь.

– Ну, у меня вряд ли, – покачал головой Вася. – А если бы они меня сейчас прихлопнули, ты и ухом не повел бы?

– Встретился бы ты мне в Первомайском… – процедил сквозь зубы водитель. – Я там ваших много положил.

Вася потемнел.

– Что ж, долг платежом красен. Прощай тогда. – Одним движением Василий воткнул палец в шею белобрысому, пронзив ее, и мгновенно убил. Посидел немного, оглядывая поле, снующие там и тут желтенькие кары и разного рода машины технических служб, потом поблагодарил Бога за то, что у «Мерседеса» темные стекла, перевалил тело водителя назад, нащупал в кармане старшего ключи, расстегнул наручники, пересел за руль и тихо выехал за ворота, готовый врубить газ, если случится задержка.

Но охрана пропустила президентский автомобиль беспрепятственно, взяв под козырек, и принимать экстренные меры не понадобилось.

Зато внезапно случилось то, чего меньше всего ожидал Василий: при повороте с площади перед зданием аэропорта на улицу, ведущую на шоссе Ходжаева, которое соединяло аэропорт с Грозным, мотор «Мерседеса» заглох. Не поверив своим глазам, Вася глянул на панель управления, где мигали сразу три красных окошечка, сигнализируя о прекращении подачи топлива и отключении аккумулятора, а когда чувство опасности заставило его поднять голову, рядом с машиной он увидел старуху-чеченку, которая с усмешкой смотрела на него умными, стальными, отнюдь не старушечьими глазами.

– Не подвезете бабушку, Василий Никифорович? – прочитал Вася по губам старухи, не слыша ее голоса сквозь стекла. Быстро оглядел улицу с шеренгой пыльных тополей и платанов, с редким потоком пешеходов, оглянулся на площадь с двухэтажным зданием аэропорта, не безлюдную, но и не кишащую пассажирами, угрозы не обнаружил: на роскошный автомобиль заглядывались многие, но скорее с благоговением и любопытством, не видя, что творится внутри, – и открыл дверцу слева.

Старуха с неожиданным проворством и сноровкой шмыгнула в салон, легко сдвинув тело спецназовца-конвоира, будто делала это всегда, и тотчас же ожил мотор «Мерседеса». Вася, помянув сквозь зубы нечистую силу, тронул машину с места.

Миновали базар, пост ГАИ у выезда на шоссе, работники которого вытянулись в струнку и отдали честь сидящим внутри, и Вася направил «мерс» к