не сдается он. — Мне нужно понять причины твоей колючести и неуступчивости, чтобы убедить согласиться на мое предложение.

— Твоя целеустремленность похвальна, но ты зря теряешь время. Тебе, выросшему в любви и согласии, легко быть белым и пушистым. А я такая, какая есть.

Разговор тяготит, но мы оказались в ситуации, когда друг от друга никуда не деться. И все же, Нестеров ошибается, если полагает, что из-за этого я буду вынуждена всё ему рассказать.

— Ох уж эта популярная современная психология, призывающая винить родителей во всех жизненных неудачах, — усмехается он, касаясь пальцами моего плеча. — Ты замерзла и дрожишь, иди ко мне.

Не дожидаясь согласия, Марк притягивает меня к себе, а я пытаюсь расставить приоритеты и понять, чего хочу больше: согреться или продолжить доказывать собственную правоту в нашем споре. В его объятиях комфортно и спокойно. Заглушая шум волн, гулко бьется сердце в его широкой груди. Теплое дыхание щекочет волосы на моем правом виске. Ругаться с тем, кто тебя обнимает, непросто, но я стараюсь:

— Ты не согласен с тем, что тебе просто повезло родиться в нормальной семье? Скажешь, что не это сделало тебя тем, кто ты есть? Дети — как семена. Если их посадить в плодородную землю — из них вырастут красивые и яркие цветы. Прохожие будут радоваться и умиляться, глядя на их тонкие трепещущие на ветру лепестки. А если их бросить в асфальт — они или не вырастут, или обрастут шипами, причиняющими боль каждому, кто решит прикоснуться.

— Отличная аллегория, милая, — неожиданно хвалит Нестеров, скользя пальцами по моей спине он осторожно обводит подушечками выступающие позвонки. — И это я первый сравнил тебя с шиповником, у которого имеются в наличии и шипы, и цветы с трепетными лепестками. Однако, если говорить о семенах, то ты не права. В каждом из них уже заложено что-то определенное: из семечка яблока не вырастет вишневое дерево, сколько его ни удобряй и ни поливай. Из него вырастет яблоня, вне зависимости от обстоятельств. Она может быть выше или ниже. Иметь больше или меньше плодов. Но она всегда будет яблоней, и точка.

Прикосновения Марка мешают сосредоточиться и грамотно сформулировать несогласие с его теорией. И все же он не прав, какие бы аллегории ни приводил.

— Пусть так. Но именно социум формирует каждого из нас как личность. Делает мягким или колючим, сильным или слабым, кротким или дерзким. Меня он сделал такой.

Его пальцы выводят на моей спине узоры и мышцы понемногу расслабляются. Я прикрываю веки, наслаждаясь этими приятными ощущениями. Золотыми искорками, вспыхивающими под кожей, словно разряды электричества. Адреналин в крови затихает.

— Ты винишь родителей в том, что они развелись? — предпринимает Нестеров новую попытку. — Проводишь аналогии между мной и отцом, оставившем большую часть доли в «Архитеке» сыну?

Какой же он все-таки настырный. Я не ошиблась насчет него, с первого взгляда определив в Марке напористый и бескомпромиссный характер.

— В том, что они вообще поженились и завели детей, которые были им не нужны, — вздыхаю я. — Им не стоило делать ни того, ни другого.

Замираю, когда он легко касается губами моего виска и произносит успокаивающе и философски:

— Легко судить тех, на чьем месте мы никогда не были и не будем.

От этой фразы слезы снова скапливаются прямо под закрытыми веками. Открываю глаза, позволяя им скатиться по щекам. Упираюсь ладонями в грудь Нестерова, пытаясь отодвинуться от него. Не хочу, чтобы меня обнимал тот, кто оправдывает их. Не могу. Для меня это слишком важно.

— Я не хочу быть на их месте и никогда не буду! — произношу отрывисто, чувствуя, как дрожит голос. — Когда они развелись, отец решил, что Антон останется с ним, как будущий наследник, а я ему не нужна! Что я такая же как моя мать, что ему изменила!

У меня не было необходимости откровенничать с психологом, потому что он и без того считал, что развод родителей стал причиной моих срывов и приступов панических атак. Он и без этой информации раз за разом выдавал рецепты для покупки нужных таблеток. Мне незачем было изливать перед ним душу. Это устраивало обоих.

Но сейчас все иначе. Сейчас мне во что бы то ни стало нужно доказать Нестерову свою правоту. Не могу согласиться с тем, что, несправедливо осудив и испортив мне жизнь, родители поступили правильно.

Но и сама не знаю, правильно ли поступаю, открывая душу перед тем, кого знаю без году неделя. Конкурентом Антона. Тем, кого всеми силами собиралась избегать. Сомнения продолжают терзать меня, но я уже начала рассказ. Поэтому говорю медленно, нехотя воскресшая в памяти тяжелые воспоминания. Они со скрипом ворочаются в голове, словно ржавые шестеренки старинных часов, отматывая время назад.

— В одно мгновение я потеряла отца, которого считала идеалом для подражания, брата, ставшего для меня самым близким человеком, элитную гимназию и собственную комнату в огромной квартире в центре. Лишилась подруг, что не захотели продолжать общение с не принадлежащей к кругу избранных, — всхлипывая, медленно и четко выговариваю каждое слово, пока слезы льются по моим щекам непрерывным потоком. — А взамен получила обычную школу в районе Чуркина, где ученики на переменах выбегают курить на теплотрассу, потрепанную одежду из массмаркета и спальное место на диване в гостиной, где допоздна засиживались делегации маминых новых ухажёров.

Марк слушает молча, а его пальцы неподвижно застыли на моей спине. Даже ветер и волны, кажется, стихли, не прерывая меня. Вытираю катящиеся по щекам слезинки рукой, но на их месте тут же оказываются новые, обжигающе горячие.

— Человек ко всему привыкает, и я привыкла, — голос звенит от злости, потому что воспоминания, которые я мечтала стереть из памяти, теперь вспыхивают в моем сознании яркими картинками. — Успела забыть, что раньше всё было иначе. Успела смириться с тем, что теперь моя жизнь именно такая. И она бы оставалась такой, если бы мамин новый сожитель в одну из ночей не изнасиловал меня.

Нестеров шумно сглатывает, но никак не выражает своего отношения к сказанному, лишь его теплая ладонь, лежащая на моей спине, сжимается в кулак. Он не прерывает меня, зная, что, если перебьет, я остановлюсь. Дает выговориться, раз уж начала, понимая, что он, возможно, первый, кому я это рассказываю. И, если не считать членов семьи, он действительно первый.

Тогда, в шестнадцать лет, я лгала всем, как героически ушла из дома из-за ссоры с матерью и выглядела при этом круто в глазах одноклассников и знакомых. Эдакая эмансипированная хулиганка. Но на самом деле всё