Проследить Божий промысел в каждом конкретном случае или какую-либо закономерность возможно только в ретроспективе, то есть пристально наблюдая со стороны повседневную жизнь каждого персоналия в естественной среде и анализируя рутинные ежедневные ситуации, сопоставляя каждый из миллионов жизненных эпизодов друг с другом в настоящем и прошлом. Боюсь, что это ни одному земному компьютеру не под силу, и вы со мной согласитесь.

Уверен, что, помимо земного компьютера с его ограниченными возможностями, каким бы мощным он не казался, всегда существует что-то помощнее в той необъятной Вселенной, микроэлементом которой мы являемся. Единственное, что эти машины может объединять, – это их абсолютная беспристрастность, и не более того.

Но стихия – одно, это действительно неподвластно нашим желаниям и предпочтениям, а войны – совершенно другое. Они не возникают из атмосферных противоборств. Вначале они обязательно вызревают в чьих-то умах – через мысли, слова и, наконец, конкретные действия. Толчком может послужить любая негативная эмоция или жизненный эпизод, интерпретированные одной из сторон неверно. Или, как раз наоборот, – верно, чтобы у другой стороны появился повод начать. При уровне развития информационных инфраструктур по всему миру, как мы видели с вами ранее, это, в принципе, не представляет особого труда – повод отыщется легко и, главное, грамотно донесется до основной части публики. Следствием же всего этого становится нечто такое, что даже не может быть впоследствии толком ни управляемо, ни предсказуемо по своему итогу. Что касается жертв – в тех «несущих свет и освобождение» умах им место, как правило, не находится. Зачем? Бога не судят.

В тот вечер, находясь под впечатлением услышанных на том испытании историй, мне вдруг припомнилась моя собственная, первая и сознательно спланированная драка в школе. И я попробовал заново, вроде как с позиций взрослого рационального мужчины, проследить развитие той детской по своей сути ситуации, но уже с точки зрения причины и следствия и тех преференций «на поляне», которые в итоге кто-то должен был получить.

Четвертая катастрофа, вне сценария

Произошло все сразу после летних каникул. Помню, как тяжело было снова начинать учиться. Тогда я приступал к этому уже в восьмой раз. А тот сентябрь выдался для меня особенный: еще в мае мы договорились с Кузей, что первого числа будем биться. Раньше я никогда ни с кем толком и не бился – не было соперника.

Учился я хорошо, можно даже сказать – отлично: за седьмой класс всего несколько четверок. И в школе меня тоже все знали, и в целой округе – парень я был очень общительный; спортсмен, регулярно выступавший на различных соревнованиях.

А бегать научился еще в раннем детстве, во дворе, когда убегал от старшего брата Маринки, с которой мы сидели тогда, в первом классе, за одной партой, и я чем-то ей не угодил – она и пожаловалась брату. Помню, как только я увидел его, выходящего из подъезда, вечерком, сразу понял: сейчас бить будет, и дожидаться этого не стал – как припустил со всей прыти! Он на шесть лет старше меня, но догнать тогда не смог, и я впервые понял, что вся прыть, оказывается, в кончиках пальцев ног: если бежать только пальцами, а не всей ступней, то можно обойтись без синяков и подзатыльников. Оттого и пятки, говорят, сверкают. Тогда они у меня, наверно, сверкали так, что и освещения во дворе не требовалось. Позднее, в школе, он меня все равно прижал к стенке в туалете, но бить не стал – я с Маринкой к тому времени уже помирился, сразу после бегового упражнения, потому что подозревал, что долго в этом упражняться все равно не выйдет, так что лучше какой-никакой мир, чем регулярные пробежки от кулаков взрослого детины, да с препятствиями.

В общем, рос я парнем не конфликтным и очень коммуникабельным, не тихоней; несмотря на очевидные успехи в творчестве и науках, участие в различных олимпиадах и школьных конференциях, «ботаном» не был. И силы, и ума всегда хватало, а это прибавляет уверенности и, конечно, лидерских рейтингов среди друзей и сотоварищей. Не могу сказать, что класс у нас был супердружный – у каждого свои андроиды в голове маячили. Родители у многих выросли из пионеров и комсомольцев, и я тоже наслышался баек у костра, но в реальности нас особо этим никто не напрягал, и как с нами было бороться в эпоху побежденного социализма – тоже никто толком-то не знал, по большому счету, потому как капиталистической матрицы воспитания школьников в России тогда, в восьмидесятых, еще не придумали: все были заняты перестройкой.

Кузя – Колька Кузьмин – пришел к нам в начале седьмого класса. Конечно, дурак дураком, простите: учиться лень, развиваться – нет мотивации, шастал по улицам, покуривал втихаря от всех, дежурил на заправках с ведром, гонял шпану малолетнюю – в общем, в наши четырнадцать с небольшим это был очень асоциальный тип, и в классе его даже побаивались. Вместе с этим, он вокруг себя за год умудрился собрать кучку примерно его уровня пентиумов, у кого герцы как раз были настроены на Кузины. Учителя, понятное дело, были не в восторге, да и у них, бедных, выбора-то и нет: кому-то же надо было заниматься в этой стране Кузиным образованием. До этого уже в трех разных местах занимались, но толку, судя по Кольке, особого не добились.

По правде сказать, я все-таки надеялся, что уговор за лето забудется. Не то чтобы я побаивался. Совершенно нет: я просто испытывал дикий ужас от предстоящего противостояния. Я смотрел на свои ладони, сжимал их в кулаки и представлял, как это так – вот такими же кулаками какой-то свалившийся из третьего андеграунда Кузя станет обхаживать мой нос! А то еще и уши в придачу. Это, должно быть, очень неприятно и даже, наверно, больно. Ранее мне не доводилось испытывать эти ощущения.

Первого сентября, весь в цветах и галстуке – как положено, я стоял с группой одноклассников во дворе школы и видел по их довольным лицам, что они ничего не забыли. Иначе с чего им было быть такими довольными и улыбающимися, первого-то сентября? Не та дата. Немного поодаль, тоже в стороне от девчонок, стоял Кузя в еще более тесном и улыбающемся кругу, и тоже весь в цветах и при галстуке – надо же, подготовился! Но лицо его было серьезным, длинные волосы небрежно откинуты назад, и, что самое страшное, за минувшее лето он вымахал на полголовы выше меня. Неожиданно мне представился я сам, распластанный после второго урока на газоне за школьными гаражами: кровь хлещет отовсюду, и жестоко улыбающийся Кузя склоняется над моим бездыханным телом и зловеще шепчет:

– С завтрашнего дня приносишь мне каждый день по полтиннику, уяснил, спортсмен?

Или еще хуже, со зловонным придыханием от папирос:

– С сегодняшнего дня каждый день будешь носить за меня мою «сменку» по школе, понял, чувак?

Между тем от его группы отделился один мальчишка, Сенька Лысков, который медленно подошел к нам и сказал как ни в чем не бывало:

– Привет, граждане тунеядцы! Как настроение? Чего летом мутили?

Я очнулся от своих кошмарных видений, но ничего не сказал – боялся, что дрожь в голосе выдаст мое внутреннее состояние. После того как мама все-таки заставила меня летом одолеть трилогию о мушкетерах, я так и думал, что от Кузи будут секунданты, но почему-то Лысый совершенно не подходил на эту роль. Мы с ним никогда не «чатились», да и товарищами нас трудно было назвать, но в этот момент мне хотелось отчего-то пожать ему руку, поинтересоваться, как там его сноуборд поживает, и вообще, чтоб он передал привет Кузе и пожелал ему всех благ в новом учебном году, от меня лично. И что б не поминал лихом.