Диагор взглянул в сторону сверкающего на солнце сада и заморгал. Рядом с колодцем кротко и простодушно паслась огромная белая корова.[73]Гераклес оживленно заметил:

– С минуты на минуту прибудет Эвмарх с вестями. Тогда мы узнаем, что собираются делать эти варнаки, и будем действовать соответственно…

Он снова глотнул вина и медленно смаковал его с довольным видом. Вероятно, он почувствовал себя неловко, заметив, что Диагор не разделяет его оптимизм, потому что вдруг уже другим тоном несколько резко сказал:

– Ну, что думаешь? Твой Разгадыватель решил задачку!

Диагор не отводил взор от сада, глядя в даль, за мирно жующую корову.

– Нет.

– Что?

Диагор покачал головой в сторону сада, так что казалось, он обращается к корове.

– Нет, Разгадыватель, нет. Я хорошо помню; я видел это в его глазах: Трамах был не просто обеспокоен, он был до смерти напуган. Ты хочешь, чтобы я поверил, что он собирался рассказать мне о своих непристойных играх с Менехмом, но… Нет. Его секрет был гораздо ужаснее.

Гераклес лениво покачал головой, словно набираясь терпения, чтобы говорить с маленьким ребенком. Он возразил:

– Трамах боялся Менехма! Он думал, что скульптор убьет его, если тот его выдаст! Вот откуда страх, который ты видел в его глазах!..

– Нет, – ответил Диагор с таким бесконечным спокойствием, будто его усыпили вино или вялый полдень.

А затем добавил, произнося слова так медленно, будто он говорил на другом языке и должен был старательно выговаривать их, чтобы можно было сделать перевод:

– Трамах был до смерти напуган… Но его страх выходил за пределы понимания… Это был сам Ужас, Идея Ужаса: нечто, чего твой разум, Гераклес, не в силах даже представить, ибо ты не заглянул в его глаза, как сделал это я. Трамах боялся не того, что мог сделать ему Менехм, а… чего-то гораздо более ужасного. Я знаю это. – И он прибавил: – Я не очень понимаю, почему я знаю это. Но я это знаю.

Гераклес презрительно спросил:

– Ты хочешь сказать, что мое объяснение неверно?

– Предложенное тобой объяснение логично. Весьма логично. – Диагор все смотрел на сад, где жевала жвачку корова. Он глубоко вдохнул. – Но я не думаю, что оно истинно.

– Оно логично, но не истинно? Что за песню ты теперь заводишь, Диагор Медонтский?

– Не знаю. Моя логика говорит: «Гераклес прав», но… Быть может, твой друг Крантор сможет объяснить это лучше, чем я. Вчера вечером в Академии мы много спорили об этом. Возможно, Истину нельзя постичь разумом… Я хочу сказать… Если бы я сказал тебе нечто абсурдное, например: «Гераклес, в саду пасется корова», ты счел бы меня сумасшедшим. Но не может ли случиться так, что для кого-то другого, не для тебя, и не для меня, это утверждение будет истиной? – Диагор прервал возражение Гераклеса: – Я знаю, что неразумно говорить, что в твоем саду есть корова, потому что ее нет и быть не может. Но почему истина должна быть разумной, рациональной, Гераклес? Может быть, можно допустить существование… иррациональных истин?[74]

– Так вот что рассказывал вам вчера Крантор! – Гераклес едва сдерживал гнев. – Философия сведет тебя с ума, Диагор! Я говорю тебе о ясных, логичных вещах, а ты… Загадка твоего ученика – не философская теория: это логическая цепь происшествий, которые!..

Он прервал слова, заметив, что Диагор снова качает головой, не глядя на него, а продолжая созерцать пустой сад.[75]Диагор сказал:

– Я помню, как ты сказал: «В этой жизни есть странные места, где ни я, ни ты никогда не бывали». Это правда… Мы живем в странном мире, Гераклес. В мире, где ничто нельзя полностью понять или постичь рассудком. В мире, который подчас подчиняется не законам логики, а законам сна или литературы… Сократ, великий своими рассуждениями, утверждал, что «демон», дух вдохновлял его на постижение самых глубоких истин. А Платон считает, что безумие неким образом является загадочным способом постижения знаний. Вот что сейчас происходит со мной: мой «демон», мое безумие говорят мне, что твое объяснение неверно.

– Мое объяснение логично!

– Но неверно.

– Если мое объяснение неверно, то все неверно!

– Возможно, – горько согласился Диагор. – Да, кто знает.

– Замечательно! – проворчал Гераклес. – Как по мне, Диагор, можешь медленно погружаться в топи своего философского пессимизма! Я докажу тебе, что… А, в дверь стучат. Это Эвмарх, точно. Сиди здесь, созерцай мир Идей, дорогой Диагор! Я подам тебе голову Менехма на подносе, и ты заплатишь мне за работу!.. Понсика, открой!..

Но Понсика уже открыла, и в эту минуту пришедший уже входил на террасу.

Это был Крантор.

– О, Гераклес Понтор, Разгадыватель загадок, и ты, Диагор из дема Медонт. Афины потрясены до основания, и все граждане, у которых еще остался голос, громко требуют вашего присутствия в одном месте…

С улыбкой он жестом успокоил Кербера, яростно крутящегося у него на руках. И все так же с улыбкой добавил, будто рассказывая хорошую новость:

– Произошло нечто ужасное.

Внушительная фигура достойного Праксиноя, казалось, отражала свет, вливавшийся плотными волнами сквозь лишенные ставен окна мастерской. Мягким движением он отстранил одного из сопровождавших его людей и одновременно другим движением потребовал помощи другого. Он встал на колени. И так стоял целую вечность ожидания. Любопытные воображали разные выражения его лица: скорби, боли, мести, ярости. Праксиной разочаровал их всех, сохранив бесстрастность. На его лице читались воспоминания, почти все они – приятные; симметричные брови контрастировали с белоснежной бородой. Ничто, казалось, не указывало на то, что в эту минуту он разглядывал изуродованное тело своего сына. Лишь одно движение: он невероятно медленно моргнул; задержал взгляд на точке между двух тел, и глаза его начали закатываться под ресницы, так медленно, как заходит солнце, пока белки не превратились в два полумесяца. Затем веки снова открылись. Вот и все. С помощью окружавших он встал и сказал:

– Боги призвали тебя раньше меня, сын мой. Завидуя твоей красе, они захотели удержать тебя, даровав бессмертие.