следующий день, управившись с работой на скотном дворе, Астрид отпросилась из дому и отправилась на хутор Халлфарелиа.

В вашу честь звонницы не возведут

Кай Швейгорд стоял во дворе усадьбы и невидящим взором смотрел прямо перед собой. Еще бы: у него в приходе причин ликовать и кричать «аллилуйя» нет. Благая весть не вызвала восторга – людям было невдомек, что она явилась результатом нескольких месяцев планирования и переписки. Правду сказать, здесь жили не такие тугодумы, как в Эстердале; о тех говорили, что их лицевые мышцы утратили подвижность, поскольку поколение за поколением их приучали не выказывать ни горя, ни радости. Но хвалить в Гудбрандсдале не умели. Одобрение выражали тем, что меньше жаловались. Швейгорд чувствовал: строительством новой церкви озабочен он один.

Кроме того, что-то подспудно бурлило в селе. В последние дни до него долетали слухи, странные такие слухи, что сюда проник Грех. Позавчера две незамужние молодухи родили младенцев ровнехонько в полночь, и ни одна не пожелала раскрыть имя отца. Кто-то, очевидно разъездной учитель Йиверхауг, высказал предположение, что девушки обрюхачены в грехе, потому что они присутствовали на той службе, когда «новый пастор» зажег в церкви сальные свечи. Раньше свечи для церкви изготавливали из пчелиного воска, поскольку пчелы однополы и потому безгрешны. Но пчелиный воск дорог, и при старом пасторе службы шли почти в полной темноте. Швейгорд же отмел предостережения церковного служки, велев ему раздобыть сальных свечей и зажечь их по всей церкви. Возражения служки Швейгорд парировал тем, что хотя они воняют и чадят, зато дешевы и дают сильный и яркий свет, к тому же их можно использовать как алтарные свечи.

А в благодарность за все – беспочвенный богохульственный вздор. Разумеется, с девушками развлекались два ночных ухажера, а то и обнаглевшие владельцы больших хуторов. Да и вообще, пчелы не однополы, вовсе нет. Пастор знал, что они спариваются высоко в воздухе, при этом половой орган самца отрывается и самец погибает, самка же откладывает яйца, о которых не заботится. Вряд ли это может служить примером здоровой семейной или половой жизни. Вздор надо бы разоблачить, но вся эта история недостойна упоминания с кафедры. Кафедры, которую вскоре разберут.

Ко всему прочему и собственная душевная жизнь Кая практически заглохла. Он снова задумался, как бы умилостивить Астрид Хекне. Поиграл с мыслью распахнуть дверь к Шёнауэру, треснуть кулаком по столу и заявить: «А теперь слушай: церковь вы получите в соответствии с договором, но продавать Сестрины колокола я не был уполномочен. Сожалею, цену мы скинем, как и за портал, а недостающие средства добудем иначе!»

Вот как надо бы поступить – мужественно разрубить гордиев узел одним ударом, заделав брешь в другом деле.

И как не раз уже случалось, стоило ему подумать об Астрид Хекне, как вдруг он увидел, что по дороге в сероватом утреннем свете идет именно она. Кай вынужден был с неохотой признать, что эти совпадения – следствие того, что он думает о ней постоянно.

Шла она с целеустремленным видом, и он ощутил вспышку радости, когда она свернула к пасторской усадьбе, а когда зашла в калитку, у него даже руки задрожали от волнения. Посреди двора разлилась большая лужа; обходя ее, Астрид направилась… И куда же? Вместо того чтобы обогнуть лужу со стороны дома и идти ко входу, она обогнула ее с внешней стороны и пошла к домику, в котором квартировал Шёнауэр. Она что, собирается?.. И откуда она знает, что он живет там?

Постучав, Астрид вошла, и в ту же секунду, как она скрылась из виду, Кай Швейгорд исполнился каким-то гадким и горьким чувством. В нем бушевали возмущение, злость и ревность.

Пробыв у Шёнауэра так недолго, что за такое время никакого дела не сделаешь, Астрид ушла.

Досада постепенно отпустила Швейгорда, но ощущение горечи осталось. Времени, что она пробыла там, было слишком мало для разговора, но слишком много для того, чтобы убедиться: немца нет дома. Астрид пересекла двор, отворила калитку и скрылась из виду. Швейгорд торопливо прошел по коридору на другую сторону дома, откуда открывался вид на дорогу, и увидел, что Астрид стоит у поворота. Она явно высматривала кого-то, но потом, видимо передумав, повернула назад, к пасторской усадьбе.

* * *

На сей раз она вошла так тихо, что горничная Брессум ее не застукала, да и сама она не кипела возмущением и не злилась – держалась мирно.

– Доброе утро, Астрид, – без выражения произнес он.

– Господин Швейгорд.

Сухо кашлянув, он провел рукой по волосам и сказал:

– Астрид, не подумайте, что мне безразлично, как разрешится эта ситуация. После нашего разговора я пытался изыскать возможности изменить условия договора. Исключительно ради вас.

– Правда? Но тогда…

– Слишком поздно. За деятельность церкви здесь несу ответственность я. И за соблюдение контракта. Так что все остается в силе.

– Ну, это еще не известно, – возразила она.

– Как так?

– Ты сказал, он ищет портал. Немец.

Кай Швейгорд выдохнул через нос:

– Как я понял, ты это и раньше знала. – Он повернулся к окну. – О чем вы с ним разговариваете?

– С кем? – спросила Астрид.

– С немцем, разумеется. С архитектором.

– А я думала, что он художник, – сказала Астрид.

– Он занимается и тем и другим, – тускло произнес Швейгорд.

– Ты за мной подглядываешь, что ли? – удивилась она.

– Что-что я делаю?

– Раз ты знаешь, что я его искала.

– Просто я видел, как ты шла через двор усадьбы и постучалась к нему.

– Стоял, значит, и подглядывал?

– Я… Это мой… это церковный двор.

– Я с ним не разговаривала. Просто хотела вернуть книжку, – сказала она, показывая ему «компаньон». – Он мне дал посмотреть. Немецкий словарь.

– Вот как. Он тут, оказывается, словари раздает?

Кай не предложил ей сесть. Во время разговора Астрид беспокойно топталась по комнате, и теперь она оказалась возле стены, под распятием, пытаясь ногтем подцепить сухую кожицу мозоли на ладони.

– Когда мы последний раз виделись, я так поняла, что эти новые колокола для церкви, ну те, маленькие…

– Не такие уж и маленькие. Обыкновенные.

– Но их сюда привезли уже?

– Дa. Я же сказал, их по льду зимой доставили. Стоят в сарае.

– Скажи мне, Кай Швейгорд. А если немец перепутает и заберет с собой не те колокола, тебя это очень огорчит?

– Астрид! – Резко обернувшись, он прошипел: – Не впутывай меня в это! Не желаю ничего знать ни о каких жульничествах!

– Какое же тут жульничество, если мы сделаем, чтобы он по своей воле взял не