Когда в 1916 г. ему предложили отменить крещенский парад ввиду большого мороза и дальнего (не менее версты) расположения штабной церкви от приготовленного на р. Днестре места для освящения воды, он категорически запротестовал и, несмотря на мороз, с открытой головой, в обыкновенной шинели сопровождал церковную процессию от храма до реки и обратно до дворца».

После революции один из охранявших его солдат, видя, как он работает над огородом, сказал: «Ведь если ему дать кусок земли и чтобы он сам на нем работал, так скоро опять себе всю Россию заработает». В. С. Панкратов, рассказывая, как Государь после революции пилил в Тобольске дрова, говорит: «Приходилось поражаться его физической выносливости и даже силе. Обыкновенными его сотрудниками в этой работе были княжны, Алексей, граф Татищев, князь Долгоруков, но все они быстро уставали и сменялись один за другим, тогда как Николай II продолжал действовать».

Государь был очень смелым человеком. М. Ферро, рассказывая об английской хронике, где он обходит раненых солдат на передовой, говорит: «Он возвращается туда снова и снова, словно хочет принести себя в жертву, но ни одна пуля, даже самая шальная, его ни разу не задела». Государь был к тому же действительно очень сдержан. В 1905 г. во время водосвятия на Неве пушки Петропавловской крепости неожиданно начали стрелять боевыми пулями вместо холостых. Как потом выяснилось, в дуле одной из пушек забыли картечный заряд. Государь даже не пошевелился, пока рядом с ним падали картечные пули. С. Д. Сазонов рассказывает, как ему пришлось приехать в Спалу во время болезни Наследника: «Государь принял от меня несколько докладов, подробно говорил со мной о делах и с интересом расспрашивал меня об английской королевской семье, с которой он был, из всех своих родственников, в наиболее близких отношениях. А между тем, в нескольких шагах от его кабинета, лежал при смерти его сын…» А. П. Извольский пишет, как во время Кронштадтского восстания он приезжал с докладом в Петергоф (в 15 км от Кронштадта): «Из окон можно было ясно различать линии укреплений, и в то время, когда я излагал Императору различные интересные вопросы, мы отчетливо слышали канонаду, которая, казалось, усиливалась каждую минуту.

Он внимательно слушал и, как обычно, задавал вопросы, интересуясь мельчайшими деталями моего доклада.

Я не мог заметить на его лице ни малейшего признака волнения, хотя он знал, что в этот момент решалась судьба его короны всего в нескольких километрах от места, где мы находились».

На вопрос Извольского о причинах такой невозмутимости Государь ответил: «Если вы видите меня столь спокойным, то это потому, что я имею твердую и полную уверенность, что судьба России, точно так же как судьба моя и моей семьи, находится в руках Бога, Который поставил меня в мое место. Что бы ни случилось, я склонюсь перед Его волей, полагая, что никогда я не имел другой мысли, как только служить стране, управление которой Он мне вверил».

Он был совершенно равнодушен к деньгам, не знал, что сколько стоит, и шутя называл это большим пробелом в своем образовании. Еще во время коронации он не хотел принимать подарки от волостных старшин и населения. «Он выразился, что ему дарят такие вещи, которые у него не находятся в употреблении, а потому такие подарки бесполезны, затем, дорогие подарки, как он сказал, ему прямо неприятны» (дневник А. Суворина). До вступления на престол он возглавлял Комитет по борьбе с голодом и пожертвовал на нужды голодающих все свое наследство — несколько миллионов рублей. Свои 40 млн. десятин в Сибири он передал в крестьянский земельный фонд. Во время мировой войны он отдал на нужды раненых принадлежавшие ему 200 миллионов рублей, находившиеся в Лондонском банке.

У Государя была исключительная память, особенно на лица. «Казалось, он замечал все», — пишет А. А. Вырубова. «Он не только отлично запоминал события, но и лица, и карту, — пишет ген. П. Н. Врангель. — Как-то, говоря о карпатских боях, где я участвовал со своим полком, Государь вспомнил совершенно точно, в каких пунктах находилась моя дивизия в тот или иной день. При этом бои происходили месяца за полтора до разговора моего с Государем, и участок, занятый дивизией, на общем фронте армии имел совершенно второстепенное значение».

Он с замечательным чувством ответственности относился к своей работе. Он, например, читал все политические донесения подряд, поэтому знал почерки всех секретарей. Однажды он в шутку сказал одному из чиновников министерства иностранных дел: «А у вас в миссии есть какой-то необыкновенный почерк с крючками». Это был, кстати, почерк Ю. Я. Соловьева, которому в начале его карьеры часто приходилось переписывать чужие донесения. Перед отречением получилось так, что Государь несколько дней не знал, что с его семьей. Некоторые лица, в том числе ген. Рузский, чтобы добиться от него отречения, ясно давали ему понять, что его семья в большой опасности. Когда из Петрограда приехали Гучков и Шульгин, единственные, кто мог рассказать о положении в столице и Царском Селе, свита набросилась на них с расспросами. Государь, семья которого была, скорее всего, в самом серьезном положении, в течение двух часов спокойно обсуждал с прибывшими подробности отречения, потом исправлял и подписывал манифест, написал еще два указа, и только прощаясь спросил у депутатов — что с его семьей. На первом месте у него всегда была Россия. Даже после революции он, как и говорил Рузскому, не мог утешаться мыслью, что происходящее со страной — не его ответственность. А. Ф. Керенский пишет, что Государь, находясь в заключении в Царском Селе, «следил за событиями на фронте, внимательно читал газеты и расспрашивал своих посетителей».

С ним было легко говорить. «Я полагаю, что он был самым обаятельным человеком в Европе», — говорит Великий князь Александр Михайлович, который в остальным отзывается о Николае II негативно. Другой обиженный на Государя мемуарист — граф СЮ. Витте говорит: «Я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император Николай II». В дневнике Государя есть фраза: «Баловался в речке, по которой ходил голыми ногами». Его скромность была замечательна. Однажды в Крыму он решил проверить пригодность солдатского снаряжения.

Как рассказывает Т. Е. Боткина, «он приказал принести себе таковое из 16-го стрелкового Императора Александра III полка, стоявшего в Ореанде. Снаряжение было послано со стрелком, которому Государь сказал:

— Одевай меня, а то я не знаю, что надевать сначала.

Одевшись, Государь вышел из дворца, прошел по Ливадийскому парку и вышел в Ореанду и, пройдя по шоссе, нарочно остановился спросить у дворцового городового дорогу в Ливадию. Городовой, не узнав царя, ответил ему довольно резко, что туда нельзя идти и чтобы он повернул обратно. Вряд ли городовой узнал когда-нибудь свою ошибку, т. к. Государь молча повернулся и пошел, куда ему показали. Он ходил около двух часов по горам…»

Он был образован и начитан. По нашим меркам, у него было три высших образования — военное, экономическое и юридическое. Его готовили к престолу с раннего детства, это — одно из несомненных преимуществ монархического строя. Он говорил, кроме русского, на английском, французском, немецком и датском языках. И. И. Сикорский рассказывал, как показывал Государю сконструированный им самолет и был удивлен его замечательным знанием инженерного дела.