Начальник писцов спросил, следует ли составлять протокол заседания. Па-Рамессу отрицательно помотал головой: вся необходимая информация содержалась в донесениях послов и шпионов.

Поддерживаемый придворными, Сети сошел с трона и, выходя из зала, попытался создать иллюзию твердой походки.

Очевидность предстала во всей своей жестокости: возраст ослабил проницательность фараона. Кадеш, вне всяких сомнений, теперь в опасности, но эта же участь постигла и другую крепость — непогрешимый ум Сети.

Каждый человек — это крепость.

Не прошло и трех недель, как запыхавшиеся гонцы принесли известие о захвате Кадеша царем хеттов Мурсилием II с союзниками.

Принял гонцов Па-Рамессу в присутствии ошеломленных военачальников и визирей Небамона и Пасара в четыре часа пополудни. Едва новость достигла его ушей, как он выбежал из своих покоев, где проводил время с Нефертари и маленьким Именхерунемефом, ласкательно именуемым Ими. Визирям и военачальникам было приказано срочно явиться в зал Совета.

Гонцы рассказали, что гарнизон Кадеша мужественно защищался, но после семи дней осады продовольственные запасы истощились и крепость пала; гарнизон потерял множество воинов.

— Мы не можем ждать завтрашнего Совета, — сказал Аамеду. — Нужно немедленно уведомить его величество.

— Завтра утром или сейчас — разницы нет, — заметил Именир. — Не станем же мы собирать армию ночью!

— Его величество должен узнать о случившемся без промедления, — заявил Па-Рамессу. — Новость первостепенной важности, и я не хочу, чтобы нас упрекнули в нерадивости.

Себе он признался, что не хочет откладывать возмездие: отец не послушал его совета, и вот теперь Па-Рамессу не видел оснований щадить его чувства.

Когда он вошел в покои фараона, Сети как раз проснулся после долгого послеобеденного отдыха и находился в окружении царедворцев, в числе которых был и Тиа. Последний сразу же догадался, что соправитель чем-то серьезно обеспокоен, но Сети ничего не замечал, тем более что в последнее время зрение царя ослабело.

— Божественный отец…

— А, ты сегодня решил к нам присоединиться… Я ценю честь…

— Божественный отец, я принес тебе новость…

— Подожди, пока мы закончим с омовением, потом все расскажешь.

Слуги помогли фараону раздеться. Пока одни снимали с него набедренную повязку, другие стащили парик и сандалии. Тело фараона предстало перед всеми во всем своем несовершенстве — кожа на плечах, животе и коленях обвисла; ноги были скрючены; жесткие, коротко остриженные волосы на голове стали совершенно седыми. Брадобреи точили свои бритвы, мастера по удалению волос разогревали воск. В другом конце комнаты парикмахер умащивал царский парик и расчесывал его мягкой щеточкой. Ни на секунду не оставаясь без поддержки, Сети первым спустился в бассейн с теплой ароматной водой, банщики намылили ему спину, потом смыли пену чистой водой, закутали фараона в широкую и плотную льняную простыню и проводили к трону, ведь, даже пребывая в бане, он сохранял статус правителя.

Па-Рамессу спустился в бассейн и сделал Тиа знак присоединиться.

— Что случилось? — спросил его бывший наставник.

— Кадеш пал.

— Во имя Амона! Ты это предвидел. И ты пришел сказать об этом?

— Да.

Тиа поднял глаза к небу.

В это время придворные, ожидая своей очереди войти в бассейн, окружили монарха и развлекали его прибаутками и пустой болтовней. Наконец Па-Рамессу приблизился к отцу и сел с ним рядом.

— Как твой сын? — спросил Сети.

— Он учится ходить.

В улыбке приоткрылись желтые зубы Сети, причем трех недоставало.

— А твоя дочь?

— Скоро и она пойдет.

— Хорошо, — сказал фараон, подставляя щеки брадобрею, который намазал их масляно-мыльной смесью, потом натянул обвисшую кожу и стал сбривать седую щетину.

Па-Рамессу решил не сообщать новость, пока бритва скользила по лицу и шее отца, из опасения, что неловкое движение может закончиться кровавым порезом. Но когда с бритьем было покончено и монаршее лицо освежили настойкой из розовой воды и бензойной смолы, его терпение лопнуло.

— Божественный отец, у меня плохие новости.

— Никакие новости не могут быть хорошими, я это знаю.

— Божественный отец, Кадеш пал.

Резкое движение руки, над которой склонился мастер по удалению волос, показало, что удар попал в цель.

— Когда?

— Четыре дня назад.

Лицо Сети напряглось.

— Военачальники уже знают?

— Да. Я призвал их вместе с Небамоном и Пасаром, как только узнал сам, то есть два часа назад.

— И ты пришел мне сказать, что был прав?

Враждебность в голосе отца заставила Па-Рамессу насторожиться.

— Нет, божественный отец, я только хотел исполнить свой долг, который состоит в том, чтобы своевременно сообщать тебе о полученных известиях.

Повисла тишина. Мастер по удалению волос сорвал полоски воска с рук и ног фараона и стал изучать приклеившиеся к ним серые волоски. Тиа, слушавший разговор фараона с сыном, похоже, затаил дыхание.

— Мурсилий послушался плохого совета, — сказал наконец Сети. — Как я уже говорил ранее, эта военная операция не имеет смысла.

— Ты оставишь все как есть?

— Пока да. Поступи я иначе, это бы только подлило масла в огонь. Я не желаю смерти Мурсилия. Единственный способ положить конец этим провокациям — начать кампанию против хеттов, но пока я не вижу в этом необходимости.

Подошел парикмахер и надел фараону на голову парик. Одевальщики помогли ему встать, повязали вокруг чресл чистую повязку, обули его в сандалии. Затем хранитель украшений надел на грудь суверену царскую пектораль. Сети погладил сына по плечу и вышел из бани. Па-Рамессу и Тиа молча переглянулись; оба были озадачены тем, что фараон расценил захват Кадеша как провокацию. И ни один, ни второй не решился озвучить вопрос, обжигавший губы: не утратил ли государь свойственную ему остроту ума? Или у него все же были какие-то основания для такого решения? Но какие?

На следующий день на Совете о Кадеше никто даже не вспомнил.

* * *

Может, все дело в частом общении с гепардами? Характер Па-Рамессу изменился и обогатился после падения Кадеша. Казалось бы, у него не было причин не считать себя счастливым. Через восемь месяцев после рождения Именхерунемефа отпраздновали появление на свет его дочери Бент-Анат, «Дочери Анат» — первого ребенка, рожденного ему Исинофрет. Имя вызвало вопросы у многих членов семьи: Анат была богиней-покровительницей Нукатче — местности, где родилась мать девочки. Па-Рамессу предлагал включить в имя девочки имя кого-нибудь из богов египетского пантеона, но Исинофрет закапризничала. Что ж, пускай будет Бент-Анат!