Три недели спустя. Начало ноября 630. Гамбург.

Черные головешки на месте бойкого городка поначалу привели князя в тихое бешенство. Он не успел, как не успел и ярл Эйнар, который привел сюда свои корабли, когда все уже было кончено. Даны уже отплыли назад, а Самослав, сидя на чурбаке, слушал немудреный рассказ Вышаты и полусотника Жилы, который прятал от государя глаза. Он же бежал с поля боя, как последний трус, и теперь ждал кары. Но никакого наказания не последовало. Напротив, князь хохотал до слез, держась за бока.

— Сколько, говоришь, ты денег со стены сбросил? — всхлипывая, спросил он.

— Да все, что было, государь, — обреченно махнул рукой Вышата, который понимал, что шила в мешке не утаить, а значит, рано или поздно эта дикая история до князя дойдет. — Все, что скопил из жалования…

— Два воина, говоришь, едва на стену сундук с серебром затащили, — Самослав задумался и считал, беззвучно шевеля губами. — Это от полутора до двух тысяч рублей. Точно я тебе, Вышата, такое жалование плачу?

— А! — Вышата снова махнул рукой, и не на шутку закручинился. Он уже понял, что попался. — Там было чуть больше, чем мое жалование, государь. Ну, там подсуетишься, тут копеечку собьешь… Сам понимаешь… Денежки, они рост любят.

— Да-да, — задумался князь, вспоминая бессмертную истину Маркса. — Капитал есть самовозрастающая стоимость. И она, мать ее так, должна все время самовозрастать. Потому что, если она не возрастает, то начинает убывать. Да что же мне делать со всеми ними? Ведь остальные ничуть не лучше. И хочется же этому прохиндею морду набить, а как бы не за что. Людей спас, товары спас и врагов без счета поубивал. Придется быть реалистом.

— Сколько, говорите, франки потеряли? — спросил он.

— Две сотни точно, государь, — ответил Жила. — Это с теми, кто при штурме погиб. Мы из них и половины не убили, они больше потоптали друг друга. Раненых теперь много у них. Франки тут недолго стояли. Поползали еще по земле на следующий день, пособирали оставшееся серебро, а потом схоронили своих, и ушли домой, но уже другим путем. Там, где не грабили еще.

— Тогда по коням, — с кряхтением встал князь, выпрямляя жалобно хрустнувшую поясницу. Две недели в седле дались ему непросто. — Будем догонять. А ты, Вышата, перебирайся на острова. Копайте землянки и ямы для зерна. Те лодки, что ты в Прагу услал, назад с припасом придут. Город на старом месте отстраивать не будем. Может быть потом, когда тут немного поспокойнее станет.

Понять, где прошли франки, оказалось проще простого. Разоренные деревни, убитые мужчины и плачущие женщины. И нигде ни овцы, ни коровы, ни курицы… Армия в походе кормит себя сама. Таков был закон того времени. Да и не только того… Как частенько и бывало, франки добирали по дороге то, что не добрали в Гамбурге. А поскольку грабеж — занятие упоительное, то уйти за Рейн они не успели, и оказались прижаты к реке конницей словен. Три сотни безусых мальчишек в чудном доспехе страха у закаленных воинов не вызвали. Подумаешь! Франки уже давно забыли тот урок, что получил король Сигиберт I, отважный воин, сидевший в плену у авар, пока его жена Брунгильда собирала по всей стране золото для выкупа. Всадники великих каганов доходили до Тюрингии и Баварии, но это было так давно, что на поле не было ни одного воина, который бился бы с легкой степной кавалерией.

— Ничего не выдумываем! — командиры эскадронов и взводов стояли перед князем, ожидая приказа. — Отрабатываем стандартную схему. Вы ее на выпускных экзаменах сдавали. Конная карусель и притворное отступление. Под дротики и топоры не подставляться. Кого ранят — месяц без жалования. Кто потеряет коня — пойдет домой пешком. Если кого убьют, будет месяц на кухне репу чистить.

Воины коротко гыгыкнули, по достоинству оценив незатасканную в этой реальности шутку, и пошли готовиться к битве. В рядах конницы послышались оживленные матюки, там шел последний инструктаж перед боем.

Франки уже построились и теперь насмешливо тыкали пальцами в жидкую цепочку всадников, не имевших даже усов. Им, холившим свои бороды, было смешно видеть воинов с гладким, как у девок лицом. Сотня тяжелой кавалерии франков, собранная из австразийской знати, сорвалась вперед, а за ней двинулся и строй пехоты. Расчет Адовария был прост. Они свяжут боем этих наглецов, а потом подойдет пешее войско и забросает их ангонами и топорами-францисками.

— Бей! — скомандовал князь, и в наступающую конницу полетели стрелы.

Завизжали раненые кони, они артачились, отказываясь идти вперед. Таких пока было немного, не больше десятка, а остальная кавалерия франков железной волной неслась вперед, поднимая для удара копья над головой. Воинам в кольчугах и шлемах стрелы были не страшны. Они лишь бессильно скользили по железным кольцам кольчужного доспеха. Словенская конница дрогнула и побежала, словно отступая перед вражеским напором. Мальчишки, ударив пятками коней, поскакали прочь. Теперь они стреляли на полном скаку, повернувшись назад. Так, как их учили это делать многоопытные наставники — обры, прошедшие десятки сражений. Они оторвались от пехоты на милю, неспешной рысью держа дистанцию с более тяжелыми всадниками. А конница франков, которая уже почувствовала победу, растянулась на две сотни шагов и попала, как это обычно и бывает, под фланговый удар тяжелой полусотни во главе с князем, воины которой длинными копьями вышибли из седел многих из них. Закипела схватка. Закованные в железо всадники бились почти на равных, но легкая конница, окружившая их, расстреливала франков в упор, не давая создать даже подобие строя. Не прошло и четверти часа, как германцы дрогнули и попытались уйти назад. Туда, где запыхавшаяся пехота снова становилась в линию, укрывшуюся стеной щитов. Воины Адовария еще не понимали, что происходит.

Раздался сигнал рога, и эскадроны потекли изрыгающей тучу стрел лентой мимо строя франков. Конницы у тех почти не осталось, вся она лежала там, дальше, пронзенная непривычно длинными копьями и изрубленная мечами и саблями. Осиротевшие кони метались по полю, жалобно плача от боли. Множество их было ранено. Франки попытались пойти вперед, укрывшись щитами, но у них ничего не вышло. Десятки стрел пробрались в узкие щели, находя свою жертву острым коварным жалом. Листовидный наконечник шириной в два пальца ранил не хуже иного ножа, оставляя страшные раны. Конная волна лениво текла мимо пехотного строя, который стоял, укрывшись от летящей в него смерти, и только скрежетал зубами. То и дело кто-нибудь из франков не выдерживал и открывался, метнув дротик. Участь таких храбрецов была незавидна.