— Ничего! — как-то очень зловеще сказал боярин Звонимир. — Ты же на службе, парень. А у нас тут не баня в твоем Константинополе, куда можно зайти и потом выйти. У нас выйти нельзя. Так что скоро ты все поймешь, Коста, у тебя и выбора особенно нет.

И вскоре Коста все понял…

Сенаторские сынки плакали бы над его несчастной судьбой, ведь ему преподавали чтение, письмо, географию, историю и математику. А еще учили ездить на коне, биться на кулачках, метать ножи и стрелять из ручной баллисты. Лук, копье и меч ему не давались вовсе, и его от этой науки освободили. Слабоват был Коста и стать не та. Не воин он. Мальчишка вставал с рассветом, и заканчивал на закате, и так уже не первый месяц. Поначалу он сбежать хотел, а потом постепенно втянулся, даже нравиться стало. Он практическим умом бывшего босяка понимал, что денег его обучение стоит столько, что никакому сенатору не снилось. Там в лучшем случае домашний учитель был, а потом школа для богатеньких, где ты волен запомнить что-то, а волен не запомнить, за свои-то деньги. Тут такого не было. Учителя с него три шкуры драли, не прощая ни ошибок, ни лени. И он грыз науку зубами, отдыхая лишь один день в неделю, когда бесконечная работа заканчивалась. Тогда он бродил по городу, удивляясь тому, что видел. Вроде бы только недавно пришел сюда, а на глазах закончили стены, которые венчали странные свесы с бойницами, которые смотрели вниз. Как их… Машикули, вот! В Константинополе такого не было, как многого другого, и Коста признавал, что тут вся жизнь была устроена очень просто, практично и надежно, как топор.

Он любил бродить по харчевням, которых тут построили уже десяток, почти наперечет зная их завсегдатаев. Этот — мелкий купец, у которого жена померла. Потому и ходит сюда обедать. Эти — из городской стражи, получку обмывают. Это — компания франков, которые опоздали с обозом, и теперь ждут весну. А эти… А этих он не знал. Крепкие мужики — словене с каким-то незнакомым выговором, который Коста уловил чутким ухом. Говор местных он знал хорошо, и это была дикая мешанина из множества языков. Понимал он и говор хорутан, дулебов и хорватов, который был единым языком. Но эти парни говорили по-словенски чисто, без греческих и латинских слов. И на купцов они были похожи примерно так же, как сам Коста на Сигурда Ужас Авар. Он хорошо помнил этого громилу, сладкую мечту всех столичных вдовушек и озабоченных сенаторских жен. В общем, эти люди совсем не были похожи на купцов. А еще, таких компаний было несколько, и они постепенно приходили в город, селясь в посаде за немалые деньги. Зачем они сюда пришли? Зимовать? А чего им дома не зимуется? От этих людей пахло кровью, и Коста, который вырос среди бандитов и рвани, почуял это за милю. И тогда он пошел со своими догадками к боярину Звонимиру.

— Чужаки, говоришь? — одобрительно посмотрел на него боярин. — Опасные? Молодец, глазастый! С кем-нибудь говорил об этом?

— Нет! — помотал головой Коста.

— Вот и не говори об этом больше ни с кем, — попросил его Звонимир. — Иначе работу важную порушишь. И если тебя в тех харчевнях знают уже, то теперь ты туда каждый день ходи. Будешь обедать там и уши нараспашку держать.

— А где я денег столько возьму, чтобы по харчевням шляться? — насупился Коста. — Еда твоя, боярин. Таков уговор был.

— Да чтоб тебя, — возвел глаза вверх Звонимир и бросил ему серебрушку. — Вот ведь живоглот! На тебе гривенник. Гуляй, и ни в чем себе не отказывай.

Коста ловко поймал монету и ушел, гоняя в голове незатейливую мысль. Он никак не мог понять одного. Гривенник! Он дал ему всего гривенник! Либо боярин редкостный жмот, либо он знает намного больше, чем хочет показать.

Глава 20

Декабрь 630. Париж. Королевство Нейстрия.

Впервые за восемьдесят лет король франков снова поселился в Париже. Мец, Шалон и Орлеан стали теми местами, одними из многих, где король останавливался, когда объезжал свои земли. А делал он это почти постоянно, соблюдая старинный обычай, унаследованный с тех времен, когда всех владений германского рикса или кунинга было две деревни и три хутора. Подданные должны были видеть своего государя, и имели права потребовать его суда. Ведь король франков — это все еще вождь, первый среди воинов, а вовсе не живой бог, как у ромеев.

Дагоберт обосновался в старом дворце, бывших римских термах, которые великий Хлодвиг повелел переделать в свою резиденцию. В городе все равно не было здания больше и роскошнее, чем старые бани, а король франков, который вырос в «длинном доме», не был избалован излишествами. Много лет дворец пустовал, когда Париж был общим владением четырех королей, потом в нем рос маленький Хлотарь II, отнятый у родной матери. Он так и не вернулся сюда, потому что ненавидел Париж всей душой. И вот теперь снова в этом месте жизнь била ключом. Король Дагоберт вернулся из Аквитании, привезя с собой какую-то девчонку, которую он случайно обрюхатил по дороге. И вот теперь простолюдинка Рагнетруда, нежданно-негаданно ставшая королевой гигантской страны, вот-вот должна была разрешиться от бремени. Она сама все никак не могла поверить в происходящее и поглядывала вокруг с нескрываемым испугом. Впрочем, ее никто так и не позвал под венец, ведь христианские правители франков не обременяли себя глупыми условностями. Остальные три королевские жены и два десятка королевских любовниц отчаянно, до зубовного скрежета, ей завидовали. А если королева родит мальчика, то они перестанут ей завидовать и начнут люто ненавидеть.

Майордом Нейстрии Гундоланд и Эга, ближайший советник короля, склонились перед Дагобертом, сидевшим на высоком резном кресле. Молодой король крепко взял в руки власть, настолько крепко, что решил исполнить волю своего покойного отца и наделить младшего брата Хариберта собственным королевством. Бургундия и Аквитания умиротворены, а мелкие прегрешения тамошней знати, присягнувшие самозванцу были забыты. Пока забыты… Малолетний король, не слишком разумный, и весьма слабого здоровья, поедет в Тулузу весной. Аквитания станет щитом для королевства франков, защищая его от набегов воинственных васконов, живущих в Пиренейских горах. Это будет весной, а сегодня у короля было еще одно важное дело, невероятно важное в свете намечающейся войны.

— Герцог Баварии Теодон, ваше величество, — почтительно сказал Эга.

— Герцог… — протянул Дагоберт. — Герцогом он станет тогда, когда я назначу