Даже если бы я, пав к ее ногам, возродился заново, как бог, в ее объятиях, то потерял бы неземное счастье, которое испытывал, наблюдая за ней со стороны. Ах, я любил ее тогда еще не с той восхитительной пылкостью, которая собственными выгодами добровольно жертвует ради наслаждения своим предметом.

Наконец Эльмира поднялась с колен, дверь капеллы распахнулась, девушка вышла наружу. Я, стоя за дверью, отступил на один шаг. Эльмира хотела было уже затворить за собой дверь, но передумала и вернулась за молитвословом, который она позабыла в капелле. Она раскрыла книгу, ищя в ней что-то еще, и потому не увидела меня. Наконец незаметно для нее из книги выскользнула записка и упала на пол. Я молча проследовал за Эльмирой, — листок бумаги был исписан, но я не стал читать и воскликнул:

— Эльмира, вы уронили записку!

Она оглянулась, колени ее подкосились; но, когда я ринулся к ней, чтобы поддержать, она, забыв близость обморока, свое изумление и испуг, вырвала записку у меня из рук и старательно спрятала ее. Словно не замечая моего удивления, она пристально поглядела мне в глаза и спросила:

— Вы прочли записку, дон Карлос?

— Нет, Эльмира.

— Правда?

— Уверяю вас!

— Мне бы этого не хотелось. Это письмо от моей тети, — добавила она уже спокойней. — Что с вами, дон Карлос? Ночью была дурная погода, вы выглядите бледней, чем обычно. Надеюсь, с вами не приключилось никакого несчастья?

Я старался угадать по ее взгляду, не известно ли ей о моем ночном приключении. Записка вдруг показалась мне подозрительной, поскольку Эльмира пыталась уклониться от моих расспросов. (После вы увидите, любезный граф, какую удивительную судьбу имел этот маленький листок бумаги и как он мне, спустя значительное время, открыл всю взаимосвязь событий.) Но непринужденность Эльмиры убедила меня в том, что ее вопрос вызван только нежностью и заботливостью.

— Так, пустяки, почтеннейшая графиня, — ответил я ей.

— Пустяки? — Выражение ее лица и встревоженный голос говорили об обратном. — Но оставьте меня теперь, дон Карлос. Здесь находятся еще люди, которые могут за нами наблюдать. Идите в монастырский сад. Через четверть часа я вышлю к вам свою горничную, и она проведет вас ко мне в комнату.

Она скрылась в обходной галерее. Я вышел через главный вход и направился в сад. Служанка графини не заставила себя долго ждать, и вскоре я уже был в комнате Эльмиры и у ее ног.

— Как мило, — воскликнула она, — что вы так расторопны, дон Карлос! — (Служанка только что оставила комнату). — Но какая неосторожность! Когда вы только станете умней? Встаньте же. Находясь в монастыре, я не могу позволить, чтобы передо мной стояли на коленях.

— Как же не можете? Почему не позволите вы вашему духовнику выслушать упоительную исповедь ваших грехов, стоя на коленях?

— Вы бредите, дон Карлос! — возразила она с улыбкой. — Что это вы болтаете о духовнике и грехах? Я надеюсь, вы не вообразили, что я собираюсь вам в чем-то исповедаться?

— Что за недоразумение, Эльмира! Да, признаюсь вам, что именно это я и вообразил! Или вы шутите со мной? Что означает тогда ваше приглашение и эта таинственная встреча?

— Не все сразу, маркиз!.. Обождите некоторое время. Ваш долг — брать под защиту дам, попавших в стесненные обстоятельства, вы ведь не знаете, какого рода помощь от вас требуется.

— Так откройте же мне, мадонна, чем я могу быть вам полезен.

Я хладнокровно поднялся с колен и уселся небрежно на стоящую рядом софу.

— Боже милосердный! — воскликнула она. — Что бы я только не отдала, лишь бы смирить этого упрямца. Но сомневаюсь, что это когда-либо мне удастся. Выслушайте же, дон Карлос, мою тайну. Но прежде скажите — свободно ли еще ваше сердце?

— Свободно ли мое сердце? — переспросил я, вновь смягчившись. — Вам ли об этом спрашивать, Эльмира? Неужто ни глаза мои, ни слова не поведали вам, насколько рабски я к вам привязан? Не будьте же со мной столь жестоки. Взяв у меня одно сокровище, дайте мне взамен другое.

— Ах нет, вы меня вновь не поняли! Я не требую от вас любви — я нуждаюсь лишь в жалости и сочувствии. Мне хотелось бы посвятить вас в свои обстоятельства, поскольку я знаю вас как искреннего, благородного юношу, который столь дружески ко мне расположен, что никогда не откажет в помощи и защите.

— Вы можете на меня положиться. Но ваша речь так загадочна! Говорите ясней, графиня!

— Так узнайте же великую тайну, Карлос: я люблю!

Тут она до смешного скромно потупила очи и, покраснев, скомкала платок.

— Кого же?

— Ах! Одного молодого человека.

— Охотно верю, Эльмира, — невольно рассмеялся я. — Да, это действительно несчастье!

— Он так же красив, как и молод.

— Что еще более трагично.

— Не смейтесь надо мной, маркиз, он ведь меня не любит!

— О да, это самое великое несчастье. Но не теряйте надежды, графиня! Я сделаю для него все, что могу. Но назовите же мне его имя! Кто он?

Я взял ее руку и поцеловал. С радостью ожидал я услышать собственное имя и был уже готов выслушать из ее уст сладчайшее, с таким трудом заслуженное любовное признание. Но как же я был ошеломлен, когда она, склонившись ко мне, чуть задыхаясь от волнения, с серьезностью прошептала:

— Его зовут дон Антонио — это ваш друг, дон Карлос. Ах! Если вы можете как-то на него повлиять, сделайте же это! Только щадите мою честь!

Новое, неизвестное мне доселе настроение полностью овладело мною, — я чувствовал себя так, как если бы, пробужденный от некой грезы, увидел на себе невесть откуда явившиеся оковы. Я любил Эльмиру уже давно, но со спокойной нежностью, которая, в беспрестанной борьбе с упрямством и своеволием, была вскармливаема честолюбием. Так любил я всех женщин. Мне уступали слишком часто и поспешно, сердце мое встречало всегда слишком слабое сопротивление, чтобы все его восприятия слились в единую страсть. Теперь же я не только натолкнулся на более стойкую и сознательную оборону, но и обнаружил неведомое мне доселе равнодушие вкупе с пренебрежением к моим притязаниям. Сердце мое, почти недоступное для нежности, без страстного стремления к взаимному обладанию, было уязвлено этим презрением и замирало от страха потерять ожидаемое и уже предвкушенное удовольствие.