возникнет из удивления, смешанного с любопытством, при встрече с чем-то необъяснимым, что очаровывает и подавляет нас. Аристотель прямо пишет, что люди, начав с самых простых вопросов, постепенно стали задавать себе вопросы более сложные: их стало интересовать, из чего состоит Луна, или Солнце, или звезды. Со временем они стали спрашивать себя, из чего вообще была создана вся Вселенная. Изумление, которое вызывает у нас вид звездного неба, даже сегодня очень сильно. В нем слышится отзвук древнего чувства, пережитого тысячами поколений, предшествовавших нам. Но, пожалуй, этого чувства недостаточно, чтобы объяснить, откуда в нас это глубокое, древнее, почти врожденное стремление искать ответы на вечные вопросы.

Эту тему подхватил Эмануэле Северино, который настаивал, что θαυμά следует переводить как “изумление, смешанное с тревогой”. Таким образом первоначальное значение слова будет восстановлено, и знание будет действовать как “противоядие от ужаса, вызванного разрушительным событием, приходящим из ниоткуда”.

Фактически этот термин также используется у Гомера. Он говорит о θαυμά при описании Полифема, одноглазого монстра, который расчленяет и пожирает несчастных товарищей Одиссея. В этом случае связь с тревогой, присущая слову, более очевидна. Вид мифического циклопа, огромных размеров чудовища, вызывает удивление и ужас. Гигант, символ дикой силы природы, вызывает изумление своей невероятной силой и в то же время тревогу из-за ощущения собственной уязвимости и незначительности рядом с ним. Любая природная сила, вырвавшаяся на волю, – будь то извержение вулкана или поднявшийся ураган – завораживает и пугает, потому что может разорвать нас на части и поглотить в одно мгновение. В этом грандиозном представлении роль, доставшаяся нам, маленьким хрупким существам, непрерывно подвергаемым угрозе страдания и смерти, совершенно незначительна.

И тогда предлагаемое объяснение – неважно, мифическое или религиозное, философское или научное, – простым описанием чудесного и успокаивает, и ободряет нас. Порядок, вносимый в неконтролируемую последовательность событий, защищает нас от страха и ужаса. Отчет, определяющий роль каждого и предписывающий каждому, как ему играть свою роль, придает смысл грандиозному циклу существования. Мы успокаиваемся, чувствуя себя защищенными, и страх смерти отступает. Мы по-прежнему осознаем, что для каждого из нас все кончится и что случится это очень скоро по сравнению с протяженными периодами времени, характерными для эволюции материальных структур, которые нас окружают, но знание того, что все подчинено известному нам порядку, успокаивает нас.

В течение миллионов лет людям ежедневно приходилось учитывать суровость существования. Лишь несколько десятилетий назад и только для части населения мира ощущение крайней уязвимости и ненадежности всего немного смягчилось. Но в глубине подсознания тревога все равно живет. Мы все похожи на мальчика Лео, главного героя фильма “Меланхолия”, который, осознавая неизбежность грозящей Земле катастрофы, ищет защиты и утешения. Он ждет, что кто-то скажет ему: “Не бойся, с тобой ничего не случится”. И он найдет такого человека: это тетя Джастин, в повседневной жизни страдающая от сильной депрессии, но в момент опасности, когда все здоровые и нормальные люди теряют рассудок, она своим поведением обнаружит исключительную ясность мысли и найдет в себе силы поддерживать свою человечность. Небольшая палатка, в которой она укроется с Лео, не спасет их от катастрофы, но все время до момента столкновения, оставаясь в теплых объятиях тети, слушая ее спокойный рассказ, ребенок будет чувствовать себя в безопасности.

Искусство, красота, философия, религия, наука – одним словом, культура – это наша волшебная палатка, и мы с незапамятных времен отчаянно нуждаемся в ней. По всей вероятности, они родились вместе, это разные формы, в которых артикулируется символическая мысль. Нетрудно представить, что ритмы и ассоциации в словах способствовали мнемонической передаче истории происхождения и что вместе с ними родились песня и поэзия. То же самое произошло со знаками и символами, изображенными на стенах, с еще более изощренным формальным совершенством. А в обрядах и церемониях, сопровождавших моменты празднования или траура, регулярные звуки могли сопровождать ритмические движения тела или песню мудреца или шамана. Наука – часть этой истории, не случайно, что это эпистема и техника одновременно, знания и способность производить инструменты, предметы, машины.

Не случайно у греков τέχνη, корень “техники”, также указывает на ремесленническую и художественную деятельность, и здесь, при производстве двусторонних кремней, технические требования, связанные с наличием острого и управляемого инструмента, переплетаются с эстетическими требованиями к его производству – симметричный, тонкий, идеально сбалансированный, одним словом, красивый, как произведение искусства.

Эти потребности кажутся чем-то настоятельным для всех человеческих групп, которые тысячелетиями ходили по земле. Даже самые отдаленные из изолированных племен, время от времени обнаруживаемые в лесах Борнео или Амазонии, разработали свои собственные ритуалы, своеобразные формы художественного выражения и свою собственную символическую вселенную, построенную вокруг великой истории происхождения. Без этого не только не могут возникнуть великие цивилизации, но не выживут даже самые элементарные социальные структуры. В этом причина того, что для любых групп людей на нашей планете характерны прочные культурные связи.

Сила воображения

Культура как осознание себя и своей истории вплоть до самых ее истоков – это своего рода суперспособность, гарантирующая максимальные шансы на выживание даже в экстремальных условиях. Давайте представим на мгновение две группы первобытных людей, два небольших клана неандертальцев, живших изолированно друг от друга в Европе в условиях ледникового периода. И предположим, что в силу какой-то случайности в одной из групп сложилась собственная картина мира, поддерживаемая и передаваемая посредством ритуалов и церемоний от поколения к поколению и, возможно, представленная на стенах пещер, в которых жили члены этой группы. Предположим также, что в другом клане ничего такого не было, группа как-то эволюционировала без развития какой бы то ни было формы культуры в данном значении слова. Теперь допустим, что обе группы переживают некий катаклизм: усиление холодов или наводнение, а может быть, просто нападение диких зверей, но в результате в каждом из кланов гибнут все его члены, кроме одного. Единственному выжившему в каждой из двух групп предстоит преодолеть тысячу опасностей, столкнуться со всеми формами лишений, перебраться куда-то в незнакомые места и, возможно, подвергнуться нападению других людей. Кто из двух проявит большую стойкость? У кого больше шансов на выживание?

Легенды о рождении мира дают нам силы подняться после падения, дают основания не поддаваться самому мрачному отчаянию. Прикрывающийся ими как щитом обретает идентичность и находит в себе силы к сопротивлению. Связывая себя с другими членами клана в длинную цепь событий, уходящую корнями в далекое прошлое, люди обретают возможность яснее думать о будущем. Те, кто умеет поместить переживаемые ужасные страдания в более широкий контекст, видят их смысл и оказываются