Татьяне Борисовне не хотелось, она ничего ему не сказала, но через год встретилась с ним где-то опять и услышала гордый рассказ:

– Помните, я вам показывал Айвазовского? Глаза меня не под вели – я его промыл и в углу нашел подпись и дату.

Татьяна Борисовна опять промолчала. Это была ситуация, прямо противоположная довольно популярной тогда присказке: «Картина настоящая, хотя и подписана». Ей было очевидно, когда появилась эта подпись.

Но вернемся в Ленинград – коллекция Валерия Ханукаева была совсем другой. Это были по преимуществу очень популярные тогда в Москве кубачинские браслеты и кольца, средневековое мусульманское стекло. Эти вещи для него выкапывали из дагестанских захоронений, а он у местных жителей выменивал их на современный ювелирный ширпотреб. «Зато настоящее золото», – говорил им Ханукай. Простенькие серебряные кольца со стеклами и чернью, по-моему, производил он сам, а однажды предложил мне в обмен сразу сорок стеклянных штофов XVIII века.

Многих других крупных ленинградских коллекционеров уже и не упомню. С кем-то я был знаком, (иногда у Поповых же) и раньше, в Москве, с другими знакомился впервые.

Впрочем, то же происходило и в Москве. Со многими коллекционерами и торговцами я знакомился у Поповых и затем продолжал знакомство самостоятельно: со Львом Евгеньевичем Вишневским (младшим братом Феликса Евгеньевича), с Николаем Николаевичем Крашенинниковым (потомком исследователя Камчатки), о котором с большим почтением пишет Костаки, с Игорем Григорьевичем Сановичем, с Володей Морозом. Однажды мы с женой были приведены в замечательно уютный дом Шунковых, где кроме драгоценных фарфоровых фигур Императорского завода – лучших нет и в самом заводском музее, висел первоклассный Рокотов и шедевр Судейкина «Карусель», который мне особенно хотели показать Поповы. Через много лет после смерти Шункова его купил Дудаков, а я продолжил знакомство с их зятем, художником, ставшим потом очень дорогим и известным Слепышевым надарившим мне массу своих офортов и пару холстов, один из которых был с замечательным выпуклым медведем. У дочери Шунковых была своя коллекция «Маленьких мастеров» («Kleinmeister») и всего один, но великолепный лист Кранаха. Дружил я и с уже упоминавшимся пушкинистом Яковом Григорьевичем Заком – создателем и автором поэмы о московских коллекционерах, написанной онегинской строфой, где «землероям» (Татьяне Борисовне и Игорю Николаевичу) было уделено центральное место. И я, и Поповы знали этот шуточный текст и нисколько (вопреки мнению Шустера, которое он отразил в своих воспоминаниях) не обижались на эту забавную карикатуру. Мне очень забавно читать эту поэму, где перечислены многие мои знакомые. Характерно, что у него нет многих серьезных коллекционеров, замечательных и часто близких мне людей: Пахомова, Вертинских, Николая Николаевича Померанцева, едва упомянут Борис Александрович Чижов. Яков Григорьевич – человек и коллекционер уже следующего поколения, а потому не зря одну из строф, посвященных Татьяне Борисовне и Игорю Николаевичу, он завершает:

Татьяна здесь царица бала

Сосредоточье всех вестей

Предмет вниманья для гостей,

Которых никогда не знала

Наследница былых времен

Потомок вымерших племен!

Будучи сверстником Поповых, он остро чувствовал, что они – наследники совсем другого времени. А потому и «субботники», и многие наши с Поповыми знакомые остались за рамками его творения.

Сам же я не выполнил обещания, данного Якову Григорьевичу. Зная, что я часто работаю в библиотеке, он попросил меня найти публикацию какого-то довольно широко известного некролога Пушкину. Но я то и дело должен был уезжать в Киев, да и Яков Григорьевич умер лет в шестьдесят с небольшим. И я обещания не выполнил, не потому, что не нашел, но потому, что не отдал.

Я уже упомянул, что в поэме Зака нет знакомых мне наиболее крупных и достойных коллекционеров, предыдущего по отношению к нему, Шестеренку, Качурину, Сановичу поколения. Но от Поповых я постоянно слышал имена Тюлина, Горшкова (комментаторы поэмы не знают, что он был не музыкантом, о лучшим русским знатоком и реставратором драгоценных музыкальных инструментов, отсюда и упоминание Гварнери), Миронова, Якута (что было его прозвищем, настоящее имя – Михаил Габышев – неизвестно комментаторам поэмы Зака), основателя музея в Якутске, профессора-экономиста), Величко – всей той среды, того мира, которого уже не было.

Вообще, Татьяна Борисовна очень любила рассказывать о коллекционерах более старшего поколения: о Тюлине, о Липскерове, и не зря в поэме Зак называет ее «наследницей былых времен, потомком вымерших племен» – было похоже, что к ней эти старые коллекционеры относились так же доброжелательно и снисходительно, как она относилась ко мне. Тюлин, работая в Камергерском в антикварном магазине, к ее большому удивлению, готов был оставить ей большое немецкое серебряное средневековое блюдо, на которое у Татьяны Борисовны не было денег.

Она с удовольствием рассказывала о безукоризненных глазах и фантастическом опыте любимого Поповыми поэта и переводчика Константина Абрамовича Липскерова. Как он купил совершенно темную картину и знакомым, плохо скрывавшим свое удивление и сомнение с уверенностью сказал: «Это Фрагонар». И повесил его неподалеку от окна, чтобы было больше света. Года через два потемневшие белила на свету восстановились, картина посветлела, стала очень хороша, а в нижнем ее углу проявилась подпись: Frago. Потом и у меня, к удивлению знакомых, проявились на свету три или четыре потемневшие картины Для Татьяны Борисовны, я думаю, было очень важно, что тот опыт и те коллекционные и человеческие качества, которые она понемногу передавала мне, относились ко времени другой русской культуры и русского собирательства. Поповым нравилось, что я довольно энергично собирал старые каталоги. Скажем, у меня был четырехтомный каталог русских гравированных портретов, который, правда, не был особенно интересен Поповым – у них было роскошное издание Ровинского, и Игорь Николаевич очень любил читать тексты описаний портретов. Пять папок Забелина с ранними русскими крестами, которые почти все были собраны Игорем Николаевичем. У Поповых был и очень редкий каталог средневековой коллекции Александра Базилевского, а в дополнение – синяя фаянсовая ваза из его коллекции.

Вокруг Поповых были очень разные люди, и я помню их рассказ о лучшей и самой известной в Москве машинистке, у которой Игорь Николаевич купил золотую запонку с античной монетой и спросил, уверена ли она, что античная монета – настоящая, на что получил ответ: я в этом мало понимаю, но, скорее всего, у дяди в запонках были настоящие монеты. Оказалось, ее дядя – черногорский принц.

Продолжая рассказ о коллекционерах, не могу не вспомнить Валентина Попова – замечательного эрудита, владельца небольшой, но изысканной коллекции и хранителя Литературного музея в Москве. С ним, как, впрочем, и с Моисеем Лесманом,