коллегам гектолитры водки из столовых запасов. Кроме того, что он заботился о наличии алкоголя, он пил с советскими офицерами, и что самое важное, немногие могли выпить больше. Это вызывало искреннее восхищение и уважение советских коллег. Благодарные товарищи решили научить его говорить по-русски. Оказалось, что у старшего лейтенанта настоящий талант, а лучше всего он запоминает ругательства. Заметив его особые способности в этой области, во время ежедневных пьянок советские офицеры соревновались друг с другом, придумывая новые, изощренные формулировки. Не прошло и двух недель, как Люциан Барыла, скромный офицер по идеологическому воспитанию военной части в Валче, стал одним из самых известных матерщинников среди офицеров стран Варшавского договора. На него обратило внимание начальство. Благодаря полезным знакомствам, которые он завел во время учений, старший лейтенант стал быстро получать воинские звания и продвигаться по карьерной лестнице. В конце концов, когда наступил декабрь 81-го, его направили на очень ответственную должность в вертикали власти, в Воеводский комитет партии в Познани. Партия и армия одновременно дали ему шанс отличиться в сфере безопасности. Таким образом, полковник Люциан Барыла, уже не в мундире, а в гражданском костюме, занял кресло заместителя первого секретаря Воеводского комитета Польской объединенной рабочей партии.

К своим обязанностям он относился очень серьезно, несмотря на то, что понятия не имел о специфике следственных мероприятий. Для него важнее был результат, а таким результатом были задержанные подозреваемые. Если их не было, значит не было прогресса. Такое положение дел было для него неприемлемо, поэтому он требовал от сотрудников милиции только одного – быстро кого-нибудь арестовать.

С тех пор, как он появился в этом кабинете, он стал осуществлять надзор не только над политическими делами, что было естественно, потому что кто-то должен был по партийной линии координировать деятельность органов в вопросах, связанных с борьбой с инакомыслием, но и над уголовными делами, которые могли быть как-то связаны с политикой. Именно таким, на пограничье двух сфер, было дело, с которым к нему пришел Жито. Барыла уже знал кое-что на эту тему, потому что полковник представил ему предварительный отчет по телефону час назад. Сейчас он должен рассказать, что сделано и какие результаты получены.

Дверь открылась, и секретарша впустила милиционера в кабинет. Барыла поднялся с кресла и подошел к гостю с распростертыми объятьями:

– Я очень рад вас видеть, полковник. Нехорошо, что вы обо мне нечасто вспоминаете, – сказал секретарь, двумя руками пожимая протянутую руку милиционера.

Жито пытался что-то сказать, но Барыла не дал ему вставить ни слова:

– Вы в милиции так заработались, что для друзей у вас совсем нет времени. Мне говорят товарищи из Гражданской милиции и даже из других структур, что вы не бездельничаете, а работа на вашем участке кипит. Если кипит, это хорошо, значит вы работаете на благо страны и общества. Общество это видит и ценит, а вместе с ним, с этим обществом, и мы видим и ценим роль органов в нашей повседневной жизни и в борьбе с преступностью. Я знаю, знаю, что вы хотите сказать, что обязанности и т. д., и т. п. Но я ведь не говорю, что вы должны ко мне приходить только по служебным делам, можно и по личным, встретиться по-дружески, просто поговорить. А что это мы так стоим, вместо того, чтобы сесть как нормальные люди. Прошу, товарищ полковник, – Барыла указал на два кресла у стены, между которыми стоял столик. Это было место, где секретарь принимал специальных гостей, а тех, с кем он решал обычные служебные вопросы, он вел к большому столу, возле которого стояли четыре стула. Если они садились в кресла, это означало, что дело очень важное, но об этом Жито знал еще до того, как пришел в комитет.

Они сели, а Барыла все не давал своему гостю ничего сказать:

– Вы, товарищ полковник, наверное, думаете, что нас здесь в комитете нельзя отвлекать. Что мы завалены всякими делами со всего воеводства. Вы правы, если так думаете, потому что дел так много, что сам Авгий не справился бы с этой конюшней. Он бы не справился, а мы должны. Но это вовсе не значит, что для друзей из Гражданской милиции у нас не найдется времени. Не говорите, что вам неудобно. Приходите к нам, как только найдется свободная минута. Поговорим о том о сем, ну, вы знаете, не о служебных делах, о личных, если появится такая необходимость. Сядем, попьем чайку и поговорим. Ну так что, товарищ полковник? Будете заходить чаще?

Жито не знал, что на это ответить, потому что не собирался приходить к Барыле чаще, чем требовалось. А так как он не знал, что ответить, он сказал то, что обычно говорят в неловких ситуациях:

– Так точно, товарищ секретарь.

– Ну вот видите, – заулыбался секретарь. – По-простому и искренне, как человек с человеком, а не по служебной или партийной линии, разговаривать легче. А как у вас с личной жизнью?

– Все хорошо, товарищ секретарь, – пробормотал смущенный полковник.

– Прекрасно, прекрасно, – обрадовался секретарь и довольно потер руки. – А что с делом, о котором вы мне сегодня рассказывали?

Жито вздохнул с облегчением, потому что этот идиотский разговор наконец перемещался в хорошо знакомую ему плоскость.

– По делу об убийстве в поезде и перестрелке на улице Струся могу сказать, что мы добились значительных успехов. Дело быстро удалось довести почти до конца. Все благодаря блестяще проведенному расследованию, выдающимся способностям и серьезному отношению к своим обязанностям сотрудников, проводивших расследование.

– Виновные задержаны? – спросил Барыла немного недоверчиво, потому что знал по своему опыту, что с арестом виновных больше всего проблем.

– Уже сейчас я могу сказать, что все указывает на то, что преступники находятся за решеткой.

10:15

Теофиль Олькевич стоял в небольшом коридоре, откуда можно было пройти в милицейскую столовую. Он стоял и курил очередную сигарету. Перед ним стояли двое сержантов из милиции общественной безопасности. Новость о субботней операции на Струся мгновенно разлетелась по комиссариату, и все хотели узнать подробности необычного происшествия. Человек, стрелявший в милиционеров, казался таким сумасшедшим, что стоило потратить несколько минут на разговор с тем, кто его задержал. Теофиль надулся как индюк и уже в сотый раз рассказывал, что произошло в субботу, подчеркивая свою роль в этой операции и, конечно, в задержании преступника, осмелившегося поднять руку на народную власть. Момент, когда эта рука ударила Теофиля по голове, не вписывался в концепцию рассказа, поэтому старательно обходился стороной в каждой следующей его версии. Головокружительная погоня за преступником напоминала атаку крылатых