взамен нагородили эти сте-сте-стены. Кому вообще в голову приходит отгораживаться такими стенищами от других? Строить высотки у подножья холма, чтоб они отбрасывали тень на жизнь окружающих?

– Здесь земля считалась хорошо подходящей для застройки, – сказал Конрауд, лишь бы не молчать.

– Да пропади они пропадом! Идиоты проклятые!

– Это точно, – согласился Конрауд.

– Ничего больше нет, все сгинуло: Скотобойня, «Вёлунд», «Домик Квельдульва», Дом радио, магазинчик Лу-Лу-Лулли и другие все магазины… Один Национальный театр остался, но в него я не хожу.

– А скажи-ка мне: ты помнишь ДТП на этой улице несколько лет назад?

– ДТП?

– Наезд на пешехода, который…

– Это ко-ко-когда Вилли погиб?

– А ты с ним был знаком? – удивился Конрауд.

– Немного, он тут не так давно жил, – ответил Магги. – Пару раз я с ним разговаривал. Если спросишь, это был отличный парень. А того, кто его сбил, так ведь и не нашли?

Конрауд помотал головой.

– Ты ничего не заметил тогда? – спросил он.

– Н-нет, – ответил Магги. – Вигга рассказывала, что это она нашла его. Ну, ты ее помнишь.

– Да, Виггу помню, – сказал Конрауд, и в его памяти встала женщина, жившая в обветшавшем доме, которую он в детстве всегда боялся. Она всегда ходила как нищенка: прохудившиеся кофты, надетые одна на другую, седые всклокоченные пряди во все стороны – и суровое выражение, никогда не сходящее с лица. Она, наверное, еще и побывала в этом страшном месте – Клеппе[26]… Ребята старались, чтоб их мяч не залетал к ней во двор. Некоторых ребят она наказывала прямо на тротуаре перед домом за ничтожную вину – или вовсе без вины. Если в квартал забредали чужие ребята, продающие по домам значки, и по незнанию стучались к ней, – они запросто могли получить пощечину и целый поток ругани. Бывало, она утаскивала детей к себе и читала им нотации. Все это настроило ребят из квартала против нее, и они стали дразнить ее, обзывать, бить у нее стекла или звонить в дверь и убегать. А однажды сарайчик, стоящий вплотную к ее дому, подожгли.

– На самом деле я к ней недавно заходил, по делу, – сказал Конрауд: к Вигге он обращался в связи с событиями военных лет, в которых был замешан его отец. Он не припоминал, чтоб имя Вигги фигурировало в полицейских протоколах того ДТП.

– Н-ну, она, родимая, летом умерла. Несколько лет провалялась в доме престарелых, и мозги у нее окончательно поехали.

– Значит, умерла старушка? – переспросил Конрауд. До него эти известия не доходили.

– Оповещения о похоронах не было, – сказал Магги. – Я в этом доме престарелых сказал: когда помрет, пусть свяжутся со мной, ведь у нее самой никого нет. Так что я это все ус-ус-устроил, как говорится. Она хотела, чтоб ее сожгли. Прах теперь в колумбарии на Фоссвогском кладбище. Представь себе: дожить до таких лет и все время ругать все во-во-вокруг. Она же, родимая, до ста лет совсем чуть-чуть не дожила!

– В полицейском протоколе об этом ДТП ее имени нет.

– Они про нее не знали. Она никому ничего не сказала. Только мне рассказала два го-года назад, когда я ее навестил и речь у нас зашла об этом наезде.

– И что она рассказала?

– Это все было довольно туманно. Мне этот Вилли просто на язык по-подвернулся. Он жилье снимал по соседству с ней. Оказывается, она его помнила. Сказала, что обнаружила его на тротуаре. Что-то в таком духе. Не зна-знаю, стоит ли ей верить.

– И что?

– И все.

– Она сказала, что обнаружила его на тротуаре?!

– Ну, я точно не помню, но примерно как-то так она выразилась.

– А она ему помогла? Поговорила с ним?

– Мне больше ничего не удалось от нее добиться. У нее, бедняжки, с головой не в порядке было. Совсем не понимала, где находится. Она вокруг себя всяких су-существ видела, они к ней являлись…

– А о чем вы разговаривали с Вилли? – спросил Конрауд. – Это ты помнишь?

– Да о футболе. Он, как и я, болел за «Валюр». Но это были рядовые, ничем не примечательные ра-разговоры. Хороший парень. Грустно, что с ним так вышло.

Двое старых приятелей детства немного помолчали.

– Ты ведь насчет своего папаши так и не вы-выяснил? – спросил Магги.

Конрауд посмотрел на него.

– Нет.

– Очень странное дело.

– Да, очень странное, – согласился Конрауд, надеясь, что Магги больше не станет развивать эту тему.

– А ты про Полли слыхал? Он по-помер, – ни с того ни с сего сказал Магги, спеша поделиться новой мыслью, пришедшей ему в голову. – Сердечный приступ. Он толстый был – поперек себя шире. Я с ним в старые времена на Слипе работал.

– Полли?

– Ты его разве не помнишь? У него все зу-зу-зубы однажды оказались выбиты. Он сказал, что с лестницы упал. Вы ведь с ним вместе учились?

– Да, одну зиму. А потом он бросил. Так он умер? А когда это произошло?

– Примерно две не-недели назад. Вы же не особо дру-дружили, да?

– Нет, – ответил Конрауд. Он отлично помнил Полли, который был с ним в одной группе в реальном училище: крайне назойливый тип. – Она же была в нашем квартале самой старой жительницей? – перевел он разговор снова на Виггу.

– Да, бе-без сомнений.

– С Виггой мы тоже не особо дружили, – заметил Конрауд.

– Нет, она вредина была, – Сагги шмыгнул носом, и вдруг Конрауд ясно увидел перед собой, как он стоит на заднем дворе на Линдаргате и ест краденый лук на пари в 10 эйриров, и вот у него по щекам начинают струиться слезы…

Конрауд был уверен, что те десять эйриров ему так и не заплатили.

В конце концов он не смог сдержаться:

– А ты по-прежнему пьешь пепси, Магги? – задал он свой вопрос.

– Ах, пепси? – переспросил Магги. – Да, она лу-лучше всего.

40

Вечером Конрауд нашел музыку тысяча девятьсот восьмидесятых годов, которую Хугоу загрузил для него на планшет – свой подарок отцу на Рождество. Пока песни звучали на весь дом, он набрал съестного в холодильнике, уселся с тарелкой за кухонный стол, – а его мысли в этот момент были далеко. Он давно не заходил в свой старый квартал, и мыслями все еще был там, на Линдаргате, с Магги и другими друзьями детства, родителями и старушкой Виггой. Линдаргата для него всегда была где-то рядом, и какие бы треволнения ни происходили на свете, пространство Теневого квартала в какой-то степени всегда оставалось его миром. Переклички работников Скотобойни, разряженная публика у Национального театра, запах древесины у «Вёлунда», суета на центральных улицах, моряки в порту, – в