какое-то время не заглядывал на улицу Линдаргата. Когда-то он был там частым гостем – и не только потому, что это были места его детства, а также и потому, что на этой улице располагался винный магазин, и он нередко делал там покупки. Тогда в этих магазинах не было самообслуживания, бутылки выдавал продавец, стоящий за длинным прилавком, и по вечерам в пятницу там всегда царило столпотворение, ведь на выходные все винные магазины закрывались. Культурное стояние в очередях было знакомо только по фотографиям из других стран. Конец очереди высовывался из дверей винного магазина прямо на тротуар, все лезли вперед, и давка возле прилавка была просто невыносимой. Продавцы выслушивали заказы клиентов, на которых напирали сзади, сновали взад-вперед за бутылками. Торговля пивом в ту пору была запрещена[25], а культура потребления алкоголя, основанная на более изящном вкусе, по большому счету, не была знакома народу, – да и в ситуации, когда магазин вот-вот закроется, уже не до изящного вкуса! Тогда оставалось только одно требование: обслуживать побыстрее. Кто-нибудь кричал: «Две водки!» – и тянул купюры через прилавок. «Бреннивин!» – выкрикивал кто-то другой. «Две бутылки джина!» – и кулак с зажатыми деньгами вверх. «Какого сорта?» – «Да какого угодно! И одну бутылку бреннивина!» По сравнению с этим ажиотаж на нью-йоркской бирже казался тихой полуденной дремой.

Первые воспоминания Конрауда относились к Теневому кварталу. Он родился там в доме, который сейчас уже снесли, как и многое другое, связанное со старыми временами. Дутый экономический подъем предкризисных лет не пощадил этот квартал. Над детскими воспоминаниями Конрауда теперь высились бетонные дома поднебесной высоты – «кризисные» постройки, долго простоявшие пустыми при холодном северном ветре. В годы изобилия самая высокая цена за квадратный метр была именно в этих необитаемых домах. А сейчас все вновь вошло в привычную колею.

Конрауд остановился на пятачке, на котором сбили Вилли, и стал смотреть в даль улицы – до самых домов престарелых, выросших на месте Скотобойни. Отсюда до самого взморья тянулись его давнишние места для игр. Зимой, когда выпадал снег, дети катались на санках с холма Артнархоуль. Летом они играли в прятки у Дома радио на улице Скулагата или пробирались во двор фирмы «Вёлунд», торгующей пиломатериалами, и залезали на высокие-высокие штабеля досок… Он подумал про себя, что такие места детства вовсе не надо считать хуже, чем какая-нибудь горная долина или обрывистый склон, только из-за того, что они располагаются в городе. Каждый раз, попадая на улицу Линдаргата, он преисполнялся чувства, что каким-то образом вернулся домой после бесконечно долгой дороги.

Недалеко от того места, где когда-то жил Вилли, вздымались к небесам высотные дома, словно мрачные отвесные скалы. Когда на Вилли наехала машина, ему оставалось дойти до дому всего пару метров. Движение на Линдаргате было односторонним, машина приехала с западной стороны. Если это был человек, с которым Вилли разговаривал в баре, то он, наверное, подождал его, заметил, как он выходит из бара и бредет домой сквозь метель. Он мог поехать за Вилли по пятам, скорее всего, по улице Квервисгата. Затем Вилли свернул на Линдаргату, вероятно, в переулки Ингоульвсстрайти или Смидьюстиг, а машина все ехала за ним. И так они добрались до улиц с более оживленным движением, и преследователь Вилли улучил момент, поддал газу и сбил свою жертву.

Пусть видимость была и плохая, пусть джип был огромный и мощный – трудно представить себе, чтоб водитель совсем не почувствовал, что сбил человека. Так что гораздо легче было вообразить, что на Вилли наехали нарочно. Но в сознании у Конрауда дремала и другая версия: что за Вилли никто не ехал по пятам из самого центра города, а что водитель – был ли он пьян или трезв – промчался по Линдаргате, превысив скорость, сшиб Вилли, не заметив его, и скрылся с места происшествия.

В этой связи были опрошены жители окрестных домов, но они не смогли пролить свет на это происшествие. ДТП произошло глубокой ночью, и все жильцы крепко спали. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал.

Конрауд увидел, как по улице к нему направляется человек – и тотчас узнал его. Это был его старый товарищ по играм, с которым он долгое время не виделся, разве что мельком замечал его в толпе в винном магазине по пятницам. Его имя было Магнус, а в старые времена его называли Магги Пепси. Конрауд не знал, сохранилось ли за ним это прозвище, а спросить – в те немногие разы, когда их пути пересекались, – стеснялся. Магги был упрям как черт. Однажды Конрауд видел, как он, пересиливая себя, пожирает сырой лук, который ребята стащили из магазинчика Лулли, – потому что поспорил на десять эйриров, что съест. Самым ярким воспоминанием о Магги Пепси было – когда у того по щекам струились слезы, а он с завидным упорством все уплетал этот лук.

– Так это же Конрауд! – воскликнул Магги, подавая ему руку. – За-зачем ты снова пришел в старые места?

Конрауд поздоровался с ним. Они были сверстниками, возможно, Магги на пару лет старше. В юности он был застенчив и замкнут, быть может, от того, что сильно заикался. Тогда он жил один с матерью в красивом опрятном доме на Линдаргате – и сейчас продолжал жить там же. Его мать давно умерла, и Магги после этого так и остался одиноким, не стал никуда переезжать из квартала и так и не встретил свою «истинную любовь», с которой мог бы вместе состариться. Когда-то он пробовал искать ее, но его мать сильно придиралась к его избранницам, и на все попытки заставить ее делить сына еще с кем-нибудь, только фыркала. Магги оказался каким-то недостаточно напористым, не сумел настоять на своем, и вот – после ее смерти остался одинок.

– Ты все тут живешь, – заметил Конрауд.

– Да, и никуда не перееду, – ответил Магги. – А ты просто пришел на старые места поглядеть?

– Есть такое дело, – ответил Конрауд. – Давненько я сюда не заглядывал.

– Даже не знаю, что я здесь до сих пор делаю, – сказал Магги, вытирая каплю из-под носа рукой. – Ей-бо-богу, все же разъехались. Только я остался.

– Наш квартал сильно изменился.

– Да. Здесь жи-жить невозможно! Где раньше стоял винный – там теперь квартиры для студентов и такой гвалт! А еще по эту сторону улицы вот такие громадины до самого моря. Ты же помнишь, какой вид открывался из этих домов: на залив, на острова, на Эсью. А сейчас у нас это все отняли и