– Да, – согласился я. – Во мне.

– …

– У тебя есть гашиш?

– Что?

– Гашиш. У тебя же он бывает.

– Но ты… Тебе нельзя. В таком состоянии…

Я молча посмотрел на нее. Амани какое-то время колебалась, но потом встала и пошла за трубкой.

* * *

Я курил гашиш первый раз. Честно, первый. Как-то так получилось, что я с детства какой-то не такой. В компании меня невозможно было сподвигнуть на то, чтобы выкурить бычок или там хлебнуть какой-то бормотухи. Все делали это за компанию, а я нет. И даже гордился тем, что все делают так, а я по-другому. Всегда шел против течения. И дальше как-то я никогда не жил для себя. Не пытался поддаться соблазнам.

Курение гагиша – это орбита. Недаром опытные наркоманы называют прием наркотика «слетать в космос». Или «сходить на орбиту». Я и был на орбите. Мое тело было почти что невесомым, это трудно передать словами, не уверен, что даже космонавты могут такое испытать. Я летел, а вокруг меня были звезды – разноцветные и так близко, что их можно было потрогать руками. Земля была рядом, я ее видел точно так же, как ее видят космонавты. И солнце было, и от него исходило тепло, но не испепеляющее, а ласковое. И луна тоже была.

И возвращаться на грешную землю совсем не хотелось. Я знал, что место человека здесь. В пространстве, в свободном полете. А не на земле, где мы убиваем друг друга. Я готов был парить вечно.

Вот только любой полет рано или поздно заканчивается. Кроме одного, последнего.

После очередной затяжки я увидел Аль-Малика. Он сидел по-турецки напротив меня и пыхал косячком. Я попытался его ударить, но он без труда отбил мою руку.

– Э-э, – сказал он. – Не мешай. Вот, дерни лучше.

– Мразь, – сказал я. – За что?

– Что – за что?

– За что ты убил Вована?

– Ты же знаешь, что это не я, – сказал Аль-Малик. И улыбнулся так мерзко, что мне захотелось его ударить. Но я не ударил.

– А Красина – тоже не ты?

– Красина я. – Аль-Малик сидел напротив меня, довольный и горделивый, как пьяный палач. – Здорово я их поймал, правда?

– Мразь.

– Не. Ошибаешься. Это ты – мразь. Хоть тебе никто этого и не скажет. Но в историческом контексте ты – мразь.

– Это почему?

– Потому что ты предал своих дедов и прадедов. Помнишь, что ты говорил своей шлюхе.

– Она не шлюха, ты, подонок.

– На вот, пыхни, пыхни, пыхни.

Я пыхнул. Но почему-то больше не взлеталось. Тело тянуло к грешной земле.

– Она шлюха, потому что ты к ней относишься как к шлюхе. Просто используешь ее для удовлетворения своей похоти.

– Да что ты знаешь?! – заорал я, а может, и не заорал, а просто сказал. – Я ей замуж предлагал выйти, понял?!

– Да? Она не говорила.

Дьявол. Он – дьявол. Сатана. Шайтан. Совсем не просто так эти слова созвучны.

– Отойди от меня, – сказал я и попытался положить крест. – Наша сила в могуществе Господа Нашего!

Не знаю, это ли говорят экзорцисты, когда изгоняют дьявола. Но мне больше ничего в голову не пришло. Это из «Дракулы» Брэма Стокера, я фильм смотрел.

Но дьявол не ушел. Вместо этого он снова пыхнул косячком.

– Хочешь, скажу, в чем ты не прав? В чем вы все не правы?

– Скажи, мразь.

– Хватит называть меня мразью. Вы виновны в том, что забыли дело наших дедов. Продались за миску похлебки. Это говорю тебе я, шайтан. Страшно?

– Да пошел ты. Я тебя не боюсь. И рано или поздно убью, понял?

– Попробуй. Знаешь, как я стал таким, как сейчас? Аль-Шайтаном?

– Нет.

– Так послушай. Когда меня посадили в лагерь, там была библиотека. Хорошая библиотека. Там были старые книжки. Других не было. Советские старые книжки и газеты.

– И там было написано «Аллах Акбар»? Так, что ли?

– Нет, ни хрена такого там было не написано. Там было написано, как пацаны бросались со связкой гранат под танки, потому что танки нечем было остановить. Понял?

– Ни хрена не понял.

– То-то и оно. В лагере была ячейка. Я даже сначала хотел порезать их. Собирал людей. А потом я понял – они такие же, как и те пацаны, которые бросались под танки. Он искренне верили – в отличие от нас.

– В Аллаха? – уточнил я.

– Да, в Аллаха, – согласился Аль-Малик. – Но какая разница? Любой искренне верящий – не важно во что – лучше, чем тот, который не верит ни во что вообще. Ты не согласен?

Это было сложно для моих мозгов. Поэтому я пыхнул еще раз.

– Не-а, – сказал я. – Ни хрена.

– А почему? Можешь сказать?

– А что? Что говорить? Ты же воевал в Сирии. Убивал там наших. Посмотри, что сделали со страной. Раньше там жили люди. А теперь там ад.

– Да, но как там жили.

– Нормально жили.

– Это не жизнь. Там была спецслужба, как и здесь. Раз в год она хватала одного из тысячи, тащила в подвал и вырывала ногти. А остальным девятьсот девяносто девяти было по хрену. Они думали, что придут не за ними.

– Да, только вот ты и такие, как ты, – не похожи на ангелов. Прикинь?

И я глупо засмеялся. Радостный от того, что так круто его поддел. Моего врага. Давнего врага. Существование которого придает смысл и моей жизни вот уже несколько лет. Ведь мы – это не только наши друзья. Но еще и наши враги.

– Новый мир рождается в боли и крови. Но он обязательно родится. Как сказал Виктор Гюго, сильнее всех армий мира идея, время которой пришло.

– И какая это идея?

– Справедливость, друг. Справедливость.

Меня это так рассмешило, что я чуть не выронил свой косяк. Ржал, наверное, долго.

– Справедливость. Б… справедливость.

– Что тебя смешит?

– Справедливость. Где ты ищешь справедливость, придурок? Духи не имеют ничего общего со справедливостью. Они просто приходят и устраивают помойку.

– Ты видишь только сверху.

– А ты, значит, изнутри?

– А я изнутри. – Аль-Малик затянулся. – Я вижу лучше, чем ты. Я вижу изнутри. В любом джамаате больше справедливости, чем во всей армии, которой ты служишь. И знаешь, почему это так? В джамаате воюют люди, которые верят в одно и то же.

– Не ври! Там воюют люди, которым заплатили. А тебе сколько заплатили? А? Ты думаешь, никто не знает про твои шашни с американцами, а?

– Это разрешено. Разрешено брать нусру у неверных. Разрешено купить меч у врага, чтобы потом обратить его против него самого. Раньше мы использовали русских против американцев. Теперь – американцев против русских. Теперь вы опаснее. Вы – наш самый главный враг.