– Харам, – сказал я, показывая на бутылку.

Подполковник в ответ показал на потолок.

– Аллах не видит. Значит, и харама нет.

Я попытался встать, но как-то неудачно. Только задел ногой пустую бутылку, и та, звякнув, покатилась по полу.

– Э, э, э…

Я плюхнулся обратно на стул и понял, что мы уже давно пьем и как минимум одну бутылку прикончили. Но в голове еще оставалось место мыслям.

– Что ты, какого черта ты здесь делаешь?

– Не упоминай. Бедуины верят, что если поминать, то может и прийти.

Мысли ворочались, подобно камням в селевом потоке.

– Это ты.

– Что?

– Ты убил брата Амани?

Подполковник посмотрел на меня неожиданно трезвым взглядом.

– Нет, конечно. Я только приказал.

– Зачем, зачем ты это сделал? Зачем?

– Затем, что это нужно было сделать. Надо было заставить их действовать. Вывести из равновесия. Совершить ошибку.

– Нет.

– Что – нет?

– Все это ерунда. Вы просто не хотите прекращать войну. Войну между собой.

– Войну? – подполковник смотрел на меня иронически. – Да, войну. Войну с предательством в своих рядах. А ты бы мирился с предателями в своих?

Предатели. Война. Справедливое наказание. Аллах. Интересы нации. Изгнанники. Рабы. Сколько зла свершилось от этих простых в общем-то слов. И сколько еще свершится.

– Вы знали, что она работает на Малика?

– А как сам думаешь?

Знали. В мире Востока, который для чужих – непроницаемая стена, от своих не утаишь ничего. Знали.

– Она работала на них с санкции. По крайней мере, сначала. Мы не террористическая организация, кто бы что ни думал. Есть народ. У него есть вооруженные силы. Есть спецслужбы. Мы и есть – спецслужбы этого народа. Народа без государства. Но все это пока.

– А потом?

– А потом было потом, – жестко заключил подполковник. – В какой-то момент интересы расходятся и каждый начинает действовать в своих интересах.

– Так ты…

Я вдруг понял. Он же и меня пришел сейчас убить.

Видимо, на моем лице это понимание отразилось, потому что подполковник вдруг вытащил пистолет и положил на стол между нами. Бутылка, стаканы. Лежащий между ними пистолет. Натюрморт на все сто.

– Не бойся. Я думал, что ты враг. Теперь понял, что нет.

Враги. Сначала он попытался убить меня на стрельбище. Потом.

– Того, что я делал и делаю, – тебе мало?

– Мало, – подполковник еще налил себе. – Мало. Ты должен понять нас – в нашем деле нет сантиментов. У вас – первая по величине страна мира, а у нас нет ничего. Мы ведем борьбу и не можем отступить. Нет места для жалости. Если ты не можешь решить, враг тебе человек или друг, – убей. Лучше еще один мученик, чем еще один враг. Второго Мосаба Юсефа[42]мы допустить не можем.

– А чем тогда твоя борьба отличается от ее борьбы?

Подполковник поставил стакан на стол.

– Я думал, ты понимаешь.

– Расскажи убогому.

– Что ж. Она в душе всегда была фанатичкой. Ей было плевать на народ, на наш народ, о страданиях которого она так красиво говорила. Она радовалась этим страданиям, потому что эти страдания приближали ее мечты. Тот день и час, когда люди ринутся на пулеметы самоубийственной волной. Пусть девять из десяти погибнут, но десятый станет свободным. Мы думаем по-другому. Наш народ невелик, и одному Аллаху известно, сколько его сынов погибло в попытках реализовать безумные мечты. Мы тоже ведем борьбу, но не так, как она. Для нас важен каждый наш человек. А она хотела разжечь пожар и бросить весь народ в топку. Теперь видишь разницу?

Подполковник помолчал и добавил:

– Я думал, ты тоже работаешь на ЦРУ и ведешь войну против нас. Потому и пытался тебя убить. Я ошибался. Прости, брат.

– Пошел вон.

– …

– Я сказал, пошел вон. И не смей больше называть меня братом. Пошел вон.

Подполковник встал. Хотел что-то сказать, но так и не сказал. Просто вышел.

А я еще какое-то время сидел за столом. Потом смахнул бутылку, стаканы, и впервые с 2013 года, с того злополучного взрыва, заплакал.