«…его зовут Клод Рено, его отец и мать были художниками, и сам он художник до мозга костей. Мы с ним познакомились в натурном классе, он там преподает. И знаешь, что он мне сказал? „Мадемуазель Юббер (это он так произносит фамилию „Хаббард“!), в вашей работе чувствуется стиль китайских мандаринов. Ну, разумеется, я сразу же в него влюбилась! Нет, честное слово, Сара, мне кажется, я его люблю. Мы все время проводим вместе, а когда расстаемся, для меня это сущий ад. И для него, по-моему, тоже. Ни с кем и никогда мне не было так хорошо, как с ним, даже описать тебе не могу. Он такой хороший – и благородный, и великодушный, и веселый. Мы все время смеемся! Он хочет „полноценных“ отношений (это он так выражается), и я, конечно, тоже хочу, но никак не могу решиться. Он утверждает, что у меня мещанские представления о жизни, что я все еще ребенок под родительской опекой и что общественные предрассудки губят страсть, искусство и индивидуальное развитие. О Сара, я не смогу устоять! Посоветуй, что мне делать? Мы почти ровесницы, но рядом с тобой я всегда чувствовала себя глупой девчонкой. Мысленно я соглашаюсь с Клодом, мне бы хотелось стать для него всем. Но мне страшно, хотя я сама не знаю, чего боюсь. Неужели это проклятие всех женщин – вечно чего-то опасаться? Что мы так ревностно оберегаем? Может, есть какие-то биологические причины, заставляющие нас хранить целомудрие? Нечто первобытное, более сильное, чем „нравственность“ или просто страх перед неизведанным? О моя дорогая, я так запуталась…“

Письмо Лорины Сара выучила чуть ли не наизусть. Она сложила его и спрятала обратно в ящик письменного стола. Всякий раз, как она его перечитывала, оно вызывало у нее какой-нибудь новый отклик. На этот раз ее больше всего поразило, что слово «нравственность» Лорина взяла в кавычки. Словно щипцы, они брезгливо держали слово на расстоянии, делали его мелким и никчемным. Неужели эти кавычки выражают новое отношение Лорины к нравственности? Или так сказывается влияние благородного и великодушного Клода?

Бедная Лорина. Если она ждет мудрого совета от своей лучшей подруги на сей счет, ей предстоит испытать большое разочарование. Сара понятия не имела, что ей ответить. Ее собственное воспитание было вполне традиционным, хотя его нельзя было назвать «нравственным» в строгом религиозном смысле слова. Первое, что ей пришло в голову, это посоветовать Лорине поскорее выйти замуж за своего преподавателя, если уж она действительно в него влюблена. Почему бы им в самом деле не пожениться? Если бы только Лорина знала, как ей в жизни повезло! Если бы понимала, какое это счастье – иметь возможность свободно выбирать себе спутника жизни, – она вряд ли с такой презрительной поспешностью назвала бы это право «мещанским предрассудком». Но можно было с легкостью предположить, что именно великодушный Клод не горит желанием на ней жениться; возможно, он опасается, что подобный брак положит конец его «индивидуальному развитию». Так что же ей посоветовать Лорине? Плюнуть ему в глаза – вот что. Нет, разумеется, это никуда не годится. Сара сама прекрасно знала, что подобный совет был бы продиктован завистью. К тому же месье Рено представлялся ей некой абстракцией. Стоило ей попытаться увидеть в нем живого человека, кого-нибудь вроде Алекса Макуэйда, как все сразу менялось. Черно-белое превращалось в серое, а правила и принципы благоразумия улетучивались. Правда состояла в том, что, если бы не Майкл, она стала бы любовницей Алекса.

Она думала о нем постоянно. Он оказался прав: ей стало хуже, в тысячу раз хуже, когда она запретила себе видеться с ним. Зато у нее сохранились отчетливые воспоминания. Сара перебирала в памяти его слова, сказанные много недель назад, обрывки разговоров о его работе, о его друзьях, о том, что ему нравится и что не нравится. Иногда она, спохватившись, прерывала себя на середине немыслимо эротических грез наяву, фантазий, которые начинались с тех поцелуев на кухне, а заканчивались бурной любовной сценой где-то глубоко в тайниках ее воображения. Для нее это было непривычное ощущение – бесконечный, неотступно преследующий ее плотский голод, тоска по мужчине. Она изо всех сил боролась с этим ощущением, старалась его подавить, так как оно ни к чему не вело, но это только делало ее еще более несчастной.

Она отказалась от него – недвусмысленно, без тени кокетства сказала ему «нет». Так какой же теперь смысл терзаться сожалениями и бесплодными мечтами о том, «что могло бы быть»? Сара чувствовала себя глупой гусыней, но, сколько ни старалась, не могла отказаться от своих мечтаний. Воспоминания об Алексе – житейские или заряженные чувственностью, меланхолические, философские, созерцательные или непристойные – преследовали ее, как вспышки молний в черном грозовом небе.

Это были самые яркие моменты в цепи дней, заполненных унылым распорядком обязательных дел и наигранным весельем.

Кто-то постучал в закрытую дверь ее кабинета.

– Войдите, – позвала Сара.

– Извините за беспокойство, но я сочла своим долгом довести это до вашего сведения.

Сара тихонько вздохнула.

– Входите, миссис Драм.

Гувернантка Майкла всегда «считала своим долгом» предварять жалобы на самые невинные детские шалости и проступки столь грозным предисловием. Если Сара ее возмущения не разделяла, миссис Драм находила способ «довести до ее сведения» свое разочарование и внушить ей чувство вины, укрывшись за ледяной стеной молчаливого осуждения.

Но вскоре выяснилось, что в этот день вовсе не проступки Майкла занимают ее пуританскую душу.

– Я пришла поговорить с вами о мисс Эминеску. На нее поступают жалобы.

– Жалобы на Ташу? От кого? – удивилась Сара.

– От слуг.

– А в чем дело?

Миссис Драм вытянулась во весь свой не слишком внушительный рост и выпятила колесом довольно-таки плоскую грудь.

– Эта особа отдает им приказания таким тоном, словно она важная птица. Распоряжается в доме, будто она тут хозяйка, а не гостья.

Сара была поражена.

– Прошу меня извинить, но этого не может быть! Она ничего подобного не делает!

– Прошу и меня извинить, но это правда.

– Миссис Драм…

– Вы ни о чем не подозреваете, потому что она этим занимается у вас за спиной, когда вас дома не бывает. Она дожидается, пока вы уйдете в ваш эмигрантский центр или еще куда-нибудь, и начинает тут всеми командовать.

Сара нервно забарабанила пальцами по столу, оглядывая гувернантку со скрытой неприязнью.

– Возможно, слуги что-то неправильно поняли. Таша иностранка, у нее не такие привычки, как у нас. И разумеется, она вообще не привыкла к присутствию слуг; может быть, она что-то сказала в не вполне корректном тоне, но это просто недоразумение.

– Нет, мэм, никакого недоразумения здесь нет, я уверена, потому что она точно так же обращается со мной. Да-да, она пыталась использовать меня для своих поручений: «Велите горничной сделать то-то, прикажите поварихе приготовить то-то». Разумеется, я живо поставила ее на место.